Методологические проблемы изучения фронтовой повседневности Великой Отечественной войны
Дуальная структура термина «фронтовая повседневность» подразумевает диалектический характер содержания, что предопределяет наличие оппозиций как обязательных элементов существования и развития системы. В нашем случае правомерно говорить о наличии нескольких пар бинарных оппозиций, каждая из которых отражает определенную грань вне-боевого бытия Красной армии на фронтах Великой Отечественной войны.
Первичный анализ самого понятия позволяет выявить первое противоречие. Исходное понятие повседневности в культурологическом и историко-антропологическом дискурсах предполагает стабильность и повторяемость обыденных социальных практик, коммуникаций и стереотипов поведения. Как писал французский историк Ф. Бродель: «Повседневность — это мелкие факты, едва заметные во времени и пространстве <...> какой-либо факт повторяется и, повторяясь, обретает всеобщий характер, становится структурой. Он распространяется на всех уровнях общества, характеризует его образ существования и образ действий, бесконечно их увековечивая. Иной раз бывает достаточно нескольких забавных историй, чтобы высветить и показать образ жизни»1. Повторяемость служит важнейшим критерием для включения факта в поле повседневности. Правомерно говорить о предсказуемости, даже бытовой детерминированности как важнейшей характеристике повседневности.
Вторая составляющая нашего термина отсылает нас к проблеме принципиальной непредсказуемости существования человека в хронотопе войны. Повседневность была фронтовой, следовательно — изменчивой. Это отмечалось многими фронтовиками в дневниках и мемуарах как преобладающая черта. Изменения могли происходить внезапно, ломая любые ожидания и прогнозы. Только что человек был жив — и вот он погибает. Опыт переживания смерти как обыденности многократно повторялся для миллионов человек: «Многих товарищей не досчитались возвратившиеся в гарнизон солдаты.Совсем недавно гарнизон был похож на развороченную муравьиную кучу. Всюду толпы солдат. Десятки молодых и сильных бойцов пытались продемонстрировать свое мастерство на перекладине или брусьях, а толпа подзадоривала. Вот и Петрова нет в строю. Он лежал с перебитой ногой — страшная боль мучила его. Разорвавшаяся рядом мина прекратила его мучения. Похоронили и Иванова — первого рассказчика в группе. Осколок угодил ему в грудь, часы жизни были сочтены.»2 Очень точно подметен контраст между многолюдием воинской части до ожесточенных боев и последующими потерями, гибелью людей, которые совсем недавно были полны жизни, надежд, веселья.
Следовательно, фронтовая повседневность существовала и трансформировалась по другим закономерностям, нежели повседневность в условиях мирной жизни. Это справедливо и в отношении армии как социального института. Люди на фронте вынуждены были выстраивать свое существование с учетом высокой доли вероятности собственной гибели в любой момент, либо, в лучшем случае, немедленного изменения условий своего бытия: подъем по боевой тревоге, оставление обжитых землянок, марш сквозь ночь и ненастье на неизвестные рубежи, отставание полевых кухонь и почтовых станций и т.п. Такое состояние было свойственно миллионам красноармейцев на протяжении почти четырех лет войны, было нормой. Константами фронтовой повседневности предстают экстремальность и непредсказуемость бытия военнослужащих на войне даже в отсутствие боя.
Существенным моментом является определение социального содержания фронтовой повседневности как самостоятельного исторического феномена. В современной российской исторической литературе можно увидеть разнообразие научных взглядов на данную проблему. Первопроходцем в области военно-исторической антропологии применительно к событиям 1941-1945 гг. явилась в России Е.С. Сенявская. По ее собственному определению, в центре внимания находится двуединая проблема «человека на войне и войны в человеке»3. При этом основное внимание уделяется анализу духовного фактора в деятельности комбатантов (официальные участники регулярных вооруженных формирований). Само понятие «духовного фактора» толкуется расширительно. В него включаются личные переживания и эмоции военнослужащих-участников войны, мир их ценностей, реакции на официальную идеологию и пропаганду.
Выказывая согласие с такой концепцией духовности военнослужащих, хотелось бы заметить, что повседневность не может быть сведена только к психологическим и аксиологическим элементам. Не менее важным является и материальная жизнь солдат и офицеров Красной армии. Таким образом, в качестве важнейшей бинарной оппозиции следует зафиксировать дуализм духовного и материального компонентов фронтовой повседневности. Следовательно, повседневность РККА в годы Великой Отечественной войны есть предмет более широкий, чем дискурс военно-исторической антропологии. Два этих компонента не находятся в противоречии между собой. Между ними прослеживаются многочисленные обоюдные связи. Например, качество продовольственного обеспечения войск оказывало свое воздействие на их моральное состояние. И, наоборот, высокий уровень ценностной, патриотической мотивации служил стимулом к преодолению подчас невыносимых условий материальной жизнедеятельности, повышая порог не только психоэмоциональной, но и чисто физической резистентности. Эта данность нашла свое отражение в эпистолярных источниках: по тонкому наблюдению Е.С. Сенявской, качественным отличием писем красноармейцев от писем военнослужащих Вермахта является очень малое количество жалоб на трудности и тяготы житья на фронте в первых сравнительно совторыми. В истории Великой Отечественной войны немало эпизодов, когда красноармейцы сохраняли боеспособность в запредельно тяжелых условиях: будь то нехватка питания, длительное пребывание в болотистой местности, в лютую стужу и т.п. Свидетельствуют об этом и документальные источники. Например, отчеты о продовольственной обеспеченности частей и соединений. В частности, 1-я ударная армия генерал-лейтенанта В.И. Кузнецова, сыгравшая решающую роль в контрнаступлении на северном участке Западного фронта в декабре 1941г., согласно документам, в первой половине декабря из всех полагающихся по нормам продуктов имела только запас сухарей на 5-6 суток. Близким было в отдельные дни положение с продовольствием в 30-й армии4.
В рамках диалектически противоречивого пространства фронтовой повседневности Великой Отечественной войны выделяются следующие пары оппозиций:
Духовное-материальное;
Официальное-стихийное;
Публичное-частное;
Позитивное-негативное;
Напряжение-релаксация;
Отсутствие-компенсация;
Жизнь-смерть;
Любовь-ненависть;
Война-мир;
Свой-чужой, друг-враг;
Дом-чужбина;
Россия-Германия;
Поражение-победа;
Поощрение-наказание.
Бытие людей на войне, по сравнению с повседневной жизнью мирного времени, было чрезвычайно поляризовано. Максимализм, бескомпромиссность становились нормами межличностных отношений и всей совокупности социальных коммуникаций. Все указанные бинарные оппозиции существовали в едином пространстве военной экстремальности, что порождало их специфику как по форме, так и по содержанию.
Это содержание неоднократно становилось предметом избирательного анализа с разных точек зрения у разных отечественных и зарубежных исследователей. Кроме трудов Е.С. Сенявской, следует указать на интересные и высокопрофессиональные исследования частной жизни раннего советского общества Е.Ф. Кринко и его коллег в Южном научном центре РАН, в которых рассматриваются и вопросы повседневной жизни, солдат и офицеров действующей армии на фронтах войны в 1941-1945гг.5
Сами авторы затрагивают вопрос о степени тождества понятий «частная жизнь» и «повседневная жизнь» как предметов исторического исследования. Приходят к обоснованному выводу, что понятие повседневной жизни выходит за пределы собственно частной, приватной и интимной сферы, хотя и пересекается с ней, совпадая по ряду компонентов. Если все вообще советское общество 1920-1940-х гг. было в высокой степени коммунально, где в силу как объективных условий, так и идеологии, коллективное имело приоритет над личным, то армия была коммунальна намного сильнее. Особенно если речь идет об армии военного времени. Таким образом, фронтовая повседневность предстает перед нами как сфера сопряжения частного и публичного, индивидуального и коллективного. И отделять либо противопоставлять эти грани друг другу неверно. Диалектика вовсе не обязательно предполагает конфликт и фрустрационные переживания и рефлексии у участников исторических событий.
В то же время возникает вопрос о том, насколько повседневная жизнь фронтовиков была регламентирована сверху. С одной стороны, армия — иерархический и управляемый социальный институт с имманентно присущей ему жесткой регламентацией, с системой санкций и поощрений именно для поддержания субординации. Но представлять себе действующую Красную армию в 1941-1945 гг. как пространство, насквозь пронизанное образами и смыслами официальной пропаганды и управления, как полностью подконтрольное властным импульсам, где полностью отсутствовали возможности для личной самореализации, для проявления индивидуальных чувств и особенностей, для самых простых человеческих чувств, означало бы необоснованно искажать историческую реальность. Элементы стихийности давали о себе знать в самых разных гранях повседневной жизни действующей армии. Это касалось не только сферы интимных переживаний и воспоминаний, но и материального обеспечения. В частности, продовольственное снабжение, нормированное и организованное, нередко становилось пространством для импровизаций — вынужденных, порой драматических, имевших оттенок юмора либо не всегда законных6.
Проблема соотношения официального и стихийного начал во фронтовой повседневности обязывает нас обратить внимание на соотношение модерна и традиции7 в повседневной жизни Красной армии периода Великой Отечественной войны. Советская власть нередко изображается как анти-традиционалистский актор, который целенаправленно разрушал русскую традицию, всячески ее третировал8. Подобная точка зрения имела широкую популярность в эмигрантской публицистике и даже философской мысли, что политически и идеологически вполне объяснимо. В постсоветской историографии данный тезис также получил определенное распространение. Применительно к истории Великой Отечественной войны можно встретить концепты о ней как о «войне современного общества»9. А.Б. Асташов в качестве обоснования такого подхода указывает на индустриально-технический характер войны, массовость армий, технологии пропаганды, тотальную мобилизацию общества, предельную централизацию власти. Признавая реальными все указанные моменты, хочется указать и на другие, не менее значимые. К ним относятся, в первую очередь, фундаментальные ценности, лежащие в основе существования, деятельности и развития общества, формы и способы социальных коммуникаций, методы организации, убеждения и принуждения субъектов и социальных групп. По данным компонентам следует указать на своеобразный сверхтрадиционализм Красной армии в годы Великой Отечественной войны, который даже превосходил уровень органического традиционализма императорской России.
Вся мощь официальной советской пропаганды, обращенной к чувствам и разуму бойцов, была построена на интенсивной трансляции в массовое и индивидуальное сознание исторически укорененных патриотических образов: национальных героев, героических страниц истории, архетипических ассоциаций. Один из наиболее популярных плакатов «Воин Красной армии, спаси!», с которого на солдата глядела молодая женщина с ребенком, с окровавленным фашистским штыком перед ними, есть реминисценция иконного лика Богородицы. Менее известен плакат, на котором русоволосый юноша буквально распят на кресте в виде свастики. Прикровенная христианская символика в номинально атеистическом государстве есть не что иное, как живое дыхание традиции. В пространстве социальных коммуникаций господствующими были модели братства, единства и жертвенности, столь хорошо знакомые русскому народу по векам христианской проповеди. В реальной социальной практике были нередки вопиющие отступления от идеалов, но они и воспринимались именно как нарушения и подлежали однозначному осуждению с точки зрения не релятивистской, а императивной морали. Эти факты, нашедшие отражение как в официальных документах, так и в источниках личного происхождения позволяют говорить о преобладании во фронтовой повседневности РККА традиционалистских ценностей и установок10.
Необходимо учитывать, что идеалы, образы, ценности, транслировавшие официальной пропагандой, не выглядели искусственно. Они вступали в резонанс с мировоззренческими установками большинства солдат и офицеров Красной армии, порождая невиданный по мощи кумулятивный эффект. В этом кроется секрет эффективности советской пропаганды военного времени. Предупреждая вероятный вопрос о том, какое отношение имеет пропаганда к повседневности, кратко заметим, что абсолютное большинство пропагандистско-агитационных мероприятий могли осуществляться в перерывах между боями, то есть объективно были частью фронтового досуга и культурной жизни красноармейцев.
Потому можно говорить о том, что цивилизационная традиция России в годы войны была актуализирована и сфокусирована на абсолютной цели спасения страны и народа как субъектов мировой истории. Безусловно, все сказанное имеет силу в том случае, если не интерпретировать традицию как синоним архаичности, отсталости, невосприимчивости к новшествам и т.п. Сохранявшиеся в народной среде и даже усиленные по ряду направлений традиционалистские социальные энергии получили возможность максимального раскрытия именно в условиях милитарного социума Красной армии в 1941-1945 гг. РККА в этот период с полным основанием можно определить как социальный институт, существующий и действующий на основе российской цивилизационной традиции, но использующий для своей функциональности и для спасения страны технологии и средства модерна.
Все эти рассуждения проецируются на фактический материал фронтовой повседневности 1941-1945гг. как универсальная матрица для ее понимания и дальнейшего изучения. В пространстве социальных коммуникаций Красной армии доминировал традиционалистский тип отношений и социальных практик11, что придавало ей устойчивости и резистентности в условиях военной экстремальности. Солидарность семейного типа между военнослужащими с высшим ценностным обоснованием личного и коллективного бытия оказывалась важнейшим средством преодоления жизнеотрицающей реальности войны. Изначально в рамках фронтовой повседневности солдаты и офицеры Красной армии уже победили саму войну, чем была предрешена собственно победа в войне.
Данные рассуждения ставят нас перед немаловажным вопросом об оценке статуса и роли фронтовой повседневности в контексте «большой истории». Иными словами, насколько она имела влияние на ход и результаты такого исторического события, каким была в отечественной и всемирной истории Великая Отечественная война? Ведь наличие академического интереса к тому или иному историческому феномену вовсе не означает его подлинной значимости для истории не как социальной памяти, а как жизненного процесса. Только этим может быть обоснована или опровергнута общественная значимость исторических исследований в сфере фронтовой повседневности Великой Отечественной войны.
Если значение материального снабжения для хода военных действий достаточно очевидно (хотя и не всегда линейно), то вопрос о роли духовной стороны повседневности в обеспечении функциональности милитарного социума более обширен и сложен. Человеческая духовность12 в малой степени являет себя в социальном пространстве, огромная ее часть остается в рамках индивидуального сознания.
На основе анализа источников и современной отечественной историографии13 автор делает вывод о существовании двух пластов в ментальности комбатантов Красной армии периода Великой Отечественной войны, которые, переплетаясь в различных пропорциях и сочетаниях, создавали единое пространство духовности. Речь идет о взаимодействии официальных идейных установок и личностных духовных интенций14. Они не конфликтовали между собой и не были друг другу противопоставлены. В публичном пространстве воинских коллективов, на политбеседах, при выступлениях агитаторов отчетливо преобладал язык идеологических штампов — — скорее, как готовая форма; при личном общении бойцов, в индивидуальных беседах с ними политработников, в переписке с родными явственно доминировал язык обыденный, не всегда грамотный, образно и эмоционально насыщенный. Само содержание писем исполнено забот и тревог военнослужащих о семье и доме, о родных, о хозяйственных трудностях и т.п. Официальная же риторика присутствовала в измененном, значительно упрощенном виде.
С официальной пропагандой пространство личного общения роднило единство телеологии: в обеих сторонах духовности присутствовало отрицание войны как патологии и угрозы жизни и всем тем ценностям, которые составляют ее нормальный смысл. Пребывание на войне и уничтожение врагов оправдывались как необходимое условие восстановления нормальной жизни. Таким образом, при всей видимой семиотической разнице официального и личного языка в описании фронтовой действительности следует говорить как о принципиальном моменте, об их аксиологическом и семантическом единстве. С точки зрения конечных значений власть говорила с вооруженным народом (каковой и была армия) на одном языке. Эта семантическая гомогенность есть системная характеристика фронтовой повседневности РККА военного времени.
В личном пространстве духовной жизни происходило формирование индивидуального смысла участия в войне, ранений, страданий и возможной гибели. Символы официальной пропаганды через сообщаемую в личной переписке информацию, память, фотографии, сведения о гибели близких в оккупации получали личное и интимное преломление, конкретизировались и усваивались как актуальная и прескриптивная информация. Как отмечали Е.Ф. Кринко и его коллеги: «Переписка с родными людьми, воспоминания о родном доме как ничто другое эмоционально поддерживали красноармейцев, добавляли им стойкости»15. О том же говорят непосредственные свидетельства фронтовиков, высказанные в годы войны или в позднейших воспоминаниях. Для отдельного военнослужащего имели определяющее значение личное переживание войны, вестей и воспоминаний о доме, мечты о победе, служившие мощными мотиваторами собственно боевой работы. Но следует учитывать, что официальная пропаганда структурировала дискурс массовой ментальности, обеспечивая поддержание единого пространства ценностей и смыслов, символического языка, которым обуславливалось единство РККА как социального института.
Ларионов Алексей Эдиславович — канд. истор. наук, Московский государственный областной В подбор технологический университет, г. Королёв, allar71@yandex.ru
1 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. В 3-х тт. Т. 1. Структуры повседневности. М., 1986. С. 39.
2 Савинов А.Б. От лесов Карелии до Борнхольма глазами солдата. СПб., 2012. С. 140-142.
3 Сенявская Е.С. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М.: ИРИ РАН, 1995. С. 8.
4 Центральный архив Министерства обороны (далее — ЦАМО). Ф. 208. Оп. 2564. Д. 3. Л. 507, 598, 616.
5 Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г., Хлынина Т.П. Повседневный мир советского человека 1920-1940-х гг.: жизнь в условиях социальных трансформаций. Ростов-на-Дону, 2011; Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г., Хлынина Т.П. Частная жизнь советского человека в условиях военного времени: пространство, границы и механизмы реализации (1941-1945). Ростов-на-Дону, 2013.
6 См. авторскую публикацию: Ларионов А.Э. Продовольственное снабжение войск из местных ресурсов как аспект повседневной жизни рабоче-крестьянской Красной армии в 1941—1945 гг.// Вестник Чувашского государственного педагогического университета им. И.Я. Яковлева. 2013. № 1-1 (77). С. 129-133.
7 Согласно классическому определению Ю. Левады, «традиция — механизм воспроизводства социальных институтов и норм, при котором поддержание последних обосновывается, узаконяется самим фактом их существования в прошлом». Цит. по: Зильберман Д.Б. К пониманию культурной традиции. М., 2015. С. 61.
8 Основными компонентами русской цивилизационной традиции следует указать православие, общинность в разных ее проявлениях, примат коллективного над личным, сакрально обусловленного долженствования над индивидуальными правами. Важнейшим носителем и выразителем начал традиции выступало русское крестьянство. Русское традиционное общество в его исторической обусловленности есть христиански ориентированная иерархическая социокультурная система, основанная на комплексе сотериологических духовнонравственных идеалов и принципов бытия социума, воплощенных в определенном семейно-бытовом укладе, стереотипах повседневного и экстремального поведения, социальных отношениях, формах хозяйствования и политической организации. См.: Ларионов А.Э. Распад традиционного общества в России как причина системного кризиса русской цивилизации// Традиционные общества: неизвестное прошлое. Материалы VI Междунар. науч.-практ. конф., 5—6 апреля 2010 г. Кн. 1. Челябинск: 2010. С. 42-49.
9 Асташов А.Б. Великая Отечественная война как война современного общества // Великая Отечественная война 1941—1945 гг.: опыт изучения и преподавания. Материалы Межвузовской научной конференции, посвященной 60-летию победы в Великой Отечественной войне. 17 мая 2005 г. М., 2005. С. 121-142.
10 Подробнее об этой проблематике см. публикации автора: Ларионов А.Э. Противостояние СССР и Германии в Великой Отечественной войне как столкновение двух типов традиционного общества // Материалы VII Международной научно-практической конференции 25—26 апреля 2011 года «Традиционные общества: неизвестное прошлое». Челябинск, 2011. С. 212-218; Ларионов А.Э. Религиозность Красной армии в годы Великой Отечественной войны: возрождение традиции 1941—1945 гг.// Материалы VIII Международной научнопрактической конференции 23—24 апреля 2012 года «Традиционные общества: неизвестное прошлое». Челябинск, 2012. С. 219-227.
11 Исторически укорененные идеалы и модели поведения преобладали в ментальности и повседневном поведении подавляющего большинства военнослужащих РККА. Причем, благодаря военной экстремальности, а также аксиологии и семантике официальной пропаганды данные моменты актуализировались.
12 Для раскрытия термина используем обобщенное определение: духовность — вся совокупность устремлений и действий человека (общества), не обусловленных раздельно его биологическими и физиологическими потребностями. В качестве основных компонентов духовности выступают религия, культура, нравственность.
13 Кроме упомянутых в списке литературы к настоящему докладу, следует указать как на наиболее значимые исследования для данного вопроса на следующие работы: Алёхин А.Н. Роль воспитательной работы в войсках в ходе выполнения боевых задач во втором периоде Великой Отечественной войны (ноябрь 1942- декабрь 1943гг.): на материалах и документах Воронежского, Юго-Западного и Южного фронтов. Воронеж, 2009; Анисков В.Т. Крестьянство против фашизма 1941-1945: история и психология подвига. М., 2003; Гаврилов Б.И. Долина смерти. Трагедия и подвиг 2-й Ударной Армии. М., 2006; Козлов Н. Д. Официальное и обыденное сознание в годы Великой Отечественной войны. СПб., 2008; Кондакова Н. И. Духовная жизнь России и Великая Отечественная война, 1941 - 1945 гг. М., 1995; Михеенков С. Е. Армия, которую предали: трагедия 33-й армии генерала М. Г. Ефремова. М., 2010; Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории. М., 2003; Нарочницкая Н. А. За что и с кем мы воевали. М., 2010; Синицын Ф. Л. За русский народ! Национальный вопрос в Великой Отечественной войне. М., 2010; Толкач М.Я. Десантники Великой Отечественной. М., 2010; Храмчихин А. Русские на войне. М., 2010; Юновидов А.С. Одинокая война. Неизвестный подвиг 385 стрелковой дивизии. М., 2013; Горлов А. С. Советская пропаганда в годы Великой Отечественной войны: институциональные и организационные аспекты: Дисс. на соиск.уч.степени кандидата исторических наук по спец. 07.00.02 — Отечественная история. Москва, 2009; Иванов А.Ю. Фронтовые письма участников Великой Отечественной войны как исторический источник (по материалам Республики Татарстан). Дисс. на соиск. уч. степени кандидата исторических наук по спец. 07.00.02 — Отечественная история. Казань, 2009.
В числе источников укажем как на архивные неопубликованные и уже выявленные материалы: ЦА МО РФ. Ф. 32. Оп. 11302. Д. 162. Материалы радиопередач красноармейского радиовещания. 7.07. — 29.08.1943г.; Д. 310. Докладные записки и политдонесения политуправлений фронтов о культурно-массовой и агитационнопропагандистской работе. 2.01. — 23.05.1945г.; Батурина Г.Н. Эпизоды фронтовой жизни. Рукопись //Военно-медицинский музей (ЦВММ). Хранилище 310. Письменные документы. Инв.№ ОФ-81361; Гнет-нев К.В. Карельский фронт: тайны лесной войны. Петрозаводск, 2011; Горский С.А. Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши. 1944 - 1945. М., 2010; Данилова А.А. Монахиня из разведки. М., 2013; Жадобин А. Т., Марковчин В. В., Сигачёв Ю. В. Сталинградская эпопея: материалы НКВД СССР и военной цензуры из Центрального Архива ФСБ. М., 2000; Жадобин А.Т., Марковчин В.В., Христофоров В.С. Огненная дуга: Курская битва глазами Лубянки. М., 2003; Золотов П.В. Записки минометчика. Боевой путь советского офицера. 1942 — 1945. М., 2007; Мы освободим родную Советскую землю: письма с фронта, письма на фронт. Петрозаводск, 1990.
Безусловно, данный перечень неполон, в рамках примечания к докладу невозможно указать полный список используемых автором в своих исследованиях источников, научной и публицистической литературы.
14 В целях иллюстрации тезиса можно привести несколько примеров: образ «Родины-Матери» ассоциировался с образом родной матери, плакатные призывы спасти детей напоминали бойцам об их собственных детях, нуждающихся в защите. Растиражированное во многих газетах стихотворение К.М. Симонова «Если дорог тебе твой дом» (1942г.) было одновременно средством официальной пропаганды и, в то же время, обращало мысли и чувства красноармейцев к их личным святыням и ценностям (родной дом, мать, память об отце, любимая женщина).
15 Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г., Хлынина Т.П. Частная жизнь советского человека в условиях военного времени: пространство, границы и механизмы реализации (1941-1945). Ростов-на-Дону, 2013. С. 131.
Просмотров: 937
Источник: Ларионов А.Э. Методологические проблемы изучения фронтовой повседневности Великой Отечественной войны//М.: Новый хронограф, 2016.- с. 270-283
statehistory.ru в ЖЖ:
