Моральный дух и настроения русской армии в Первой мировой войне
При характеристике настроений в русской армии в годы Первой мировой войны необходимо учитывать ее состав, менталитет, довоенный и главное — военный опыт, повлиявший на смену настроений и формирование новых установок, с которыми армейские массы ушли с войны на гражданку. В количественном отношении русская армия в течение всей войны составляла 6-6,5 млн. на фронте, включая передовую и ближний тыл, и около 1,5 млн чел. в глубоком тылу — в составе гарнизонов и запасных частей. Но в связи с большими потерями убитыми, ранеными и пленными русская армия изменялась в качественном, социальном, возрастном и иных отношениях. Поэтому можно говорить о трех составах (контингентах) армии.
Первый контингент армии состоял в основном из ее кадрового состава, действовавшего на начало войны, и запасников, прошедших военную службу ранее. Этот контингент принял участие в маневренной войне в 1914—1915 гг., в ходе которой он понес гигантские потери, почти перестав существовать к осени 1915 г.
Второй контингент армии был представлен сохранившейся частью кадрового состава, но главное — громадной частью ратников ополчения. Именно этот состав армии противостоял противнику в упорных позиционных, перемежавшихся с наступательными боях в конце 1915 — 1916 гг., и также понес значительные потери к осени 1916 г.
Третий контингент армии состоял из еще более уменьшившейся части кадрового состава и продолжавшей возрастать части необученных ратников ополчения, а главное — все возраставшей части новобранцев внеочередных призывов, в основном молодежи в конце 1916 г. Этот контингент испытал тяжелый моральный кризис, переросший в 1917 г. в коллапс армейской машины1.
Важные изменения в течение войны происходили и в качественном составе армии. Первый ее состав был хорошо обучен и вполне соответствовал маневренному характеру войны на ее начальном этапе. Но уже второй контингент из-за особенностей призывной степени был плохо обучен и мало дисциплинирован2. Будучи в преобладающей степени крестьянским, он нес на себе значительный груз традиционализма, что резко контрастировало с нараставшим техническим характером современной войны, требовавшей повышенной обученности и дисциплинированности. Это давало повод командованию называть армию этого состава ополчением «совершенно скверно-милиционного характера»3. Наконец третий состав не только был еще менее обучен, но и испытал влияние протестных и революционных настроений революции 1905-1907 гг. и после нее. В конце 1916 г. этот контингент состоял в значительной степени из хулиганствующих, антивоенных, а порою и преступных элементов, отражавших подобные настроения внутренней России в период разразившегося социально экономического кризиса накануне 1917 г.4
Наиболее важным фактором качественного изменения русской армии было постоянное уменьшение части обученных солдат кадровой действовавшей, довоенной армии, включая призывников, и наоборот, увеличение необученной части. Это означало, что армия в 1914-1917 гг. все менее отвечала нараставшему характеру современной технической войны. Этому явлению соответствовал и социальный состав армии, отражавший социальное разнообразие остальной России. На 84-88% армия состояла из членов крестьянского и мелкотоварного традиционного хозяйства с характерными для мелкотоварных сообществ обычными чертами: патриархальностью, недостатком инновационных технологий, локальностью, зависимостью от традиций семьи и корпорации5.
Существующие комплексы источников отражают достаточно подробно характер и трансформацию настроений русской армии на протяжении всей войны. Основными источниками по характеристике настроений в армии являются материалы военной цензуры, проводившей подробный мониторинг солдатских настроений с лета 1915 г. и вплоть до весны, а в некоторых армиях и до осени 1917 г. По 1917 г. подобный мониторинг представлен в отчетах комиссаров фронтов и армий и охватывает период вплоть до ликвидации русской армии. Существенным дополнением к материалам цензуры является переписка между штабами различных уровней во время морального кризиса армии (отступления 1915 г.; братания весной 1916 г.; солдатских бунтов поздней осени 1916 г. — зимы 1917 гг.). Еще одним источником являются статистические сведения и переписка о воинских преступлениях во время войны.
Указанные источники обладают некоторыми особенностями. Так, в наиболее объемных материалах о настроениях солдат — военной цензуры — письма собственно о войне составляют только 2-5% корреспонденции. Но именно по этой части высказываний и строятся в литературе вычисления «бодрых» и «угнетенных» настроений6, что не отражает картину настроений в армии в целом. Остальная часть писем, свыше 90%, не касалась собственно военных действий и не отражала прямых настроений о войне («письма не о войне», как их называли цензоры). Однако применение к этим письмам методики обработки «ненамеренных свидетельств»(отношение к дому, семье, хозяйству, к условиям быта на войне и т.п.) дает существенные результаты для выявления настроений основной солдатской массы в ходе войны.
Однако и в части писем с ярко выраженным отношением к войне можно отметить важные особенности. Прежде всего, стоит констатировать вплоть до первых месяцев 1917 г. господство «бодрых настроений». В письмах отражены такие мифы официальной пропаганды, как мотивация борьбы вследствие проявления нравственных качеств русского солдата: «жизнерадостный фатализм», самопожертвование, заступничество за единоверцев и единокровных братьев, защита слабого и т.п. Отражением этих заимствованных из печати призывов является готовность сражаться «за царя», «за Родину», «за славянство», за возвращение «отобранных территорий», за «свободу Родины». После Февральской революции официальная идеология на первое место ставила тезис борьбы «за свободную Россию». Особенностью этих высказываний является их неразвернутый характер, что носит, в сущности, смысл официального штампа, неосознаваемого солдатами. Такой же характер штампов солдатского сознания носят в качестве мотивации борьбы высказывания о необходимости воевать за «правое дело», «правду», «братьев славян», «православную веру» и т.п., без конкретного упоминания, в чем заключается эти «правда», «правое дело» и т.п.
Ряд высказываний носит характер наивного патриотизма, не требующего обоснования мотивации борьбы. Другие патриотические высказывания являются проявлением воинственности, молодечества, характерные для молодежной среды. Есть высказывания, являющиеся проявлениями фронтового товарищества, маскулинности, агрессивности, состязательности, характерные для мужского военного сознания. Наконец, ряд патриотических цитат и выражений отражают верность полковым традициям, веру в любимых начальников, в союзников, или вызваны удачными на данный момент операциями России и ее союзников на фронтах мировой войны.
При характеристике большинства писем, свыше 90% их количества, следует учитывать центральный фактор — крестьянский менталитет подавляющего числа солдат русской армии. Именно он определял мотивацию борьбы, моральную стойкость, с одной стороны, а с другой — изменчивость настроений вплоть до неприятия самой войны. Для крестьянского менталитета характерны тяготение к семье, родине, семейному хозяйству; локальность (верность месту рождения, с которым и ассоциировалась «родина»); неприятие механического, технического, отчужденного характера войны; представления о полезности на войне; сезонность военных действий, заключавшаяся в преобладании «бодрых» настроений весной и летом и, наоборот, «угнетенных» — осенью и зимой, что вполне соответствовало привычным представлениям солдат-крестьян о характере трудовых повседневных усилий.
Такой менталитет был и в основании «пассивного» патриотизма в виде долга перед царем, семьей, крестьянским миром. Многие патриотические высказывания окрашены страдательной интонацией. В письмах часто высказывалось, что «суждено», «пришлось», «судьба», «так угодно Господу», «такая участь» «оказаться на военной службе, защищать свою Родину и Царя-батюшку» и т.п.7 Именно крестьянский менталитет лежал в основе терпения, привычки, фатализма, столь характерных для традиционного проявления морального духа русской армии. С менталитетом большинства солдат-крестьян связаны и приверженность к традиционной военной иерархии во главе с царем. Это объясняет солдатскую мотивацию борьбы, принятую в крестьянской среде: службу царю, родителям, своему дому, крестьянскому обществу. С другой стороны, характерны и лежавшие в основе упорства русского солдата опасения поражения от врага, «порабощения», введения нового «крепостного права», «зверств» со стороны противника, опасности для личной семьи и хозяйства.
Главным содержанием военного опыта солдат русской армии явились боевые и военно-трудовые практики в видестроительства оборонительной полосы, ее обеспечения и военных действий (ратного труда). Военный опыт предстал как опыт сверхбыстрого (то есть намного быстрее и масштабнее модернизации в России на рубеже веков) вхождения крупной социальной группы (фронтовики) в зону современности, что было обусловлено практикой индустриальной войны. Постоянно создаваемые особенности строительства, эксплуатации, трудовых практик, сырьевого обеспечения ратного труда потребовали громадного напряжения русской армии: солдат, офицеров, администраторов, обслуживавших эту оборонительную полосу. Тяготы современной войны было трудно выдержать при наличии имевшихся ресурсов, данного человеческого контингента, традиций ратного труда, привычных форм трудовой дисциплины. В результате тяготы военного противостояния привели к глубокой трансформации социальных представлений групп, сформированных в значительной степени в традиционных ценностях, прежде всего солдат-крестьян. В ходе войны обнаружилось несоответствие большинства этих представлений реалиям войны. Это касалось даже таких проверенных столетиями, привычных для ментальности русских солдат качеств, как выносливость, с трудом проявляемая в условиях технического превосходства противника. Ритм военных действий и в целом ратного труда не соответствовали привычным представлениям о сезонном распорядке труда и отдыха солдат-крестьян. Были поставлены под вопрос такие традиционные ценности солдат-крестьян, как полезность в условиях затянувшейся войны, не приводившей, казалось, ни к каким конкретным результатам. Временная упорядоченность привычного жизненного цикла не соответствовала «рваному» темпу современной войны с ее многомесячными битвами, сменявшимися длительными, казавшимися бессмысленными передышками. Широкое разнообразие боевых средств, многомерный характер боевых действий (с земли, с воздуха, с моря), применение широкого диапазона вооружений, включая артиллерию, пулеметы, удушливые газы, огнеметы, массированная пропаганда создавали представление о «неправильности» войны. Привычный противник, представлявшийся как уступающий поле боя «азиат», оказался на деле упорным и технически оснащенным, трудно преодолимым врагом. Наконец, солдат угнетала казавшаяся «чужой» территория (Польша, Галиция, Прибалтика), которую надо было защищать как свою.
Еще менее прочным для противостояния в современной войне оказался ресурс пропаганды и военно-религиозного обеспечения военных действий, что проявилось в феномене широко распространенных в армии антивоенных настроений, представленных в успешной деятельности такой референтной группы, как пацифисты-отказники. Армия испытала глубокий кризис религиозных чувств на войне8. Дала серьезный сбой и система военной иерархии — как подготовленная еще до войны в виде кадрового офицерства, так и формация офицеров военного времени, выпавшая из общей цепи субординации между кадровым офицерством, прямым начальством и солдатами. Полковое братство, являвшееся одной из основ боеспособности русской армии, исчезало перед лицом быстро изменявшегося состава солдат и офицеров.
Показателем изменения настроений и упадка морального духа были воинские преступления в русской армии. Важнейшее из них — уход в плен, начавшийся с первых месяцев войны и продолжавшийся до ее последних дней. Погодное (учитывая незначительное количество боев за 1917 г.) количество военнопленных русской армии показывает нарастание данной тенденции. За 1914 г. по официальным (Главное управление Генерального штаба) данным они составили 192 009 человек, сдавшихся в плен и пропавших без вести, в 1915 г. — 1 365 581, в 1916 г. — 1 505 822, а в 1917 г. — 574 859 из общего количества 3 638 271 человек. Это составило 23,66% всего количества призванных в ряды армии. По годам войны за 1914-1917 гг. это составляло 5,3; 37,5; 41,4; 15,8% соответственно9. Уход в плен в годы Первой мировой резко контрастирует с подобным явлением в Великой Отечественной. В период ВОВ погодное количество военнопленных Красной армии по официальным данным показывает очевидную тенденцию на убывание: 2 335 482 человек в 1941, 1 515 221 — в 1942 г., 367 806 — в 1943 г., 167 563 — в 1944 г. и 68 637 — в 1945 г. В процентном соотношении это дает 52,4; 33,9; 8,3; 3,8; 1,5%10.
Еще одним проявлением упадка морального духа было массовое дезертирство. Всего до 1 марта 1917 г. при переходе с театра военных действий во внутренние районы России было задержано 195 130 человек, а на 1 августа 1917 г. — 365 137.11 К числу дезертиров следует прибавить задержанных жандармско-полицейскими управлениями на путях сообщений внутри России. Всего вне театра военных действий с ноября 1914 г. по декабрь 1916 г. было задержано 229 145, а до 1 марта 1917 г.— 247 475 человек. Таким образом, только по официальным отчетным данным военных и жандармских учреждений всего было задержано на фронте и в тылу с конца 1914 г. 442 605 человек. Это на порядок превышает общее количество дезертиров в германской (35—45 тыс.) и британской (35 тыс.) армиях12. Однако эти цифры вовсе не повод полагать, что все эти солдаты реально выбыли из строя, поскольку по истечении 1-2 месяцев они вновь возвращались на фронт, а помесячная убыль составляла всего около 17700 человек в месяц, или 0,3% состава армии. Однако опыт уклонения сотен тысяч солдат от военной службы, естественно, облегчил для них, а также и для их товарищей на фронте, восприятие «антивоенных» идей в 1917 г. В революционный период рост дезертирства не стал обвальным потому, что и в самой армии, то есть в строю, в сущности, прекратились военные действия и даже занятия.
Дезертиры не только оказывали негативное действие на состав армии, но и являлись серьезным фактором роста общей преступности в стране. На театре военных действий они участвовали в незаконных «реквизициях», погромах, прямых грабежах, проматывании казенного имущества, пьянстве и разврате. Во внутренних районах России дезертиры, среди которых было множество известных еще до войны хулиганов, терроризировали местное население, выступали зачинщиками антивоенных беспорядков, продовольственных бунтов и т.п. Дезертиры были зримой часть фронтовиков, поддерживавших массовое недовольство войной среди населения, в том числе и в Петроградском районе. Преступные действия дезертиров были в наибольшей степени связаны с антиобщественными и антигосударственными настроениями и выступлениями накануне революции.
Наряду с дезертирством можно рассматривать такой вид «ухода от войны», как членовредительство, также постоянно возраставшее в ходе войны. Если в среднем «обычное» число ранений в верхние конечности составляло в прежние войны в русской и других армиях 25—35% от всех ранений, то в годы Первой мировой войны это количество составляло от 45% до 55,8%13. Таким образом 10—15% (сверх «обычных» 35%) «легкораненых» являлись следствием «саморанений», что составляет 200—350 тыс. «палечников» от общей цифры в 2 588 538 раненых за войну14. Для сравнения отметим, что, несмотря на также высокий процент «палечничества» в годы Великой Отечественной войны (43,3% ранений в верхние конечности от общего количества ранений), их общее количество постоянно снижалось и составляло по 4-м фактическим годам войны в индексах 100; 65,8; 55,4; 49,615.
Еще одним проявлением упадка морального духа в русской армии были братания с противником. Как и в других случаях, этот вид «ухода от войны» носил нарастающий характер: единичные случаи на Рождество в 1914 г., заметное количество на Пасху в 1915 г., десятки полков на Пасху 1916 г. и уже сотни полков на Пасху 1917 г. При этом наблюдалась устойчивая связь братаний с ростом антивоенных настроений, по сравнению с братаниями на Западе, где их количество наоборот, постоянно уменьшалось, ограничиваясь ритуализированной агрессией и т.п. формами временного «ухода от войны» без попыток перерастания в антивоенные настроения. Во время ВОВ известны лишь единичные случаи братаний.
Свидетельствовало об упадке морального духа и проматывание солдатами казенных вещей, обмундирования, коррелировавшее с ростом дороговизны и спекуляцией внутри России, а на последнем этапе войны принимавшее, в сущности, форму мешочничества. В том же ряду следует рассматривать и рост пьянства, сопровождавшего братания, падение дисциплины, воинские правонарушения. Наконец, о серьезном падении морального духа вплоть до прямого разложения войск говорил рост уголовной преступности военных в отношении гражданских лиц на театре военных действий и внутри России. Такая преступность имела место в скрытой форме — в виде реквизиций, погромов (так называемый «социальный бандитизм»), и открытой — в виде преступлений в отпусках, вообще на гражданке, вплоть до создания дезертирами банд. Важным фактором, сопровождавшим воинскую преступность на фронте и в стране, было нарастание ее декриминализации: потворство со стороны командования, врачей и т.п., ослабление наказаний, паралич судебной машины.
В годы войны армия неоднократно испытывала моральный кризис. Так, подъем, сопутствующий началу войны (лето - осень 1914 г.) уже поздней осенью 1914 г. — зимой 1915 г. сменился упадком, в результате чего для усиления мотивации борьбы стала раскручиваться кампания шпиономании и «зверств противника». Летом 1915 г. в ходе «великого отступления» имели место массовые сдачи в плен, насильственные по отношению к населению реквизиции, сопровождавшиеся ростом скрытой армейской преступности. Осенью 1915 г. — весной 1916 г. армия вновь испытала моральный кризис, сопровождавшийся волной дезертирства, братания. После морального подъема весной — летом 1916 г. уже с октября армия погрузилась в тяжелейший кризис, проявившийся в неуклонном нарастании негативных настроений вплоть до Февральской революции. Закономерным был все увеличивавшийся размах каждого нового витка морального кризиса в армии, достигший к концу 1917 г. своего апогея. Мощь кризиса в русской армии по сравнению с моральным кризисом, поразившим армии западных стран участниц войны (в 1917 г.), заключалась в том, что он не мог быть урегулирован идеологическими, административными, дисциплинарными мерами. Его разрешение виделось в общей смене политического режима. Для характеристики настроений в армии в 1917 г. больше подходит термин советской историографии «разложение», нежели «моральный кризис».
Несмотря на указанные негативные аспекты военного опыта в русской армии, вообще на Русском фронте в годы войны, этот же опыт привел к смене настроений и, в конечном счете, — к формированию установок солдата, позволивших ему совместить выход из войны с началом процесса борьбы за социальные преобразования. Эти установки являлись следствием закономерного втягивания крестьянского хозяйства в экономику мировой войны, что позволило массам солдат выйти из пределов чисто крестьянской ментальности, определило курс солдат-крестьян на включение их в социально-политические преобразования. Именно этот фактор — связь с тылом на почве защиты гражданского населения от социальных невзгод периода войны — определил политизацию армии с осени 1916 г. Эти установки нацеливали солдат на социальные, внутренние перемены, вплоть до революции, а не защиты родины. Началось формирование из солдата, защищающего родину, солдата-гражданина, ищущего врага не перед собой, а внутри страны, за линией фронта. Среди многочисленных врагов солдат были «знаменитые купцы», банковские деятели («Колупаи Колупаевичи»), «все сплошь воры, писарье, обозные герои», «хищники-спекулянты», грабители-спекулянты, «немцы, торгаши и прочие проходимцы», «прохвосты-купцы», «мародерье», помещики и вообще владельцы земли, вечные враги крестьян, крестьяне, оставшиеся в деревне, главным образом — немолодые, имевшие выгоды от войны. В число врагов попадали даже родственники, жены, которые послали их на войну, а сами развратничали с военнопленными. Солдаты резко выступали против правительства, неспособного принять меры против дороговизны, городовых, сельских стражников и жандармов. Под критику попала и Государственная дума, не оправдавшая надежд на перемены. В целом с конца 1916 г., в ноябре-декабре, армия стала политизироваться.
Такая картина изменения настроений и формирования новых установок русской армии ставит под сомнение утверждение части отечественных авторов, обеляющих ее, защищающих от негативных процессов, приписывая их только тылу, где и готовился «нож в спину» «Великой войны»16. Эти утверждения не выдерживают критики в свете представлений о современном характере Первой мировой войны. Для нее характерны неразрывная связь фронта и тыла, где внутренний фронт является не менее важным в деле организации страны для обороны. Неспособность режима обеспечить необходимые регулирующие мероприятия в экономике, сбалансировать военные тяготы для населения в виде социального обеспечения перед лицом дороговизны, и вызвали социальные протесты внутри России. Армия же, прежде всего солдаты-крестьяне, рассматривала свое пребывание на фронте как задание семьи с условием, что эта семья будет обеспечена перед лицом военных тягот. Рост дороговизны, нехватка предметов первой необходимости из-за засилья «внутренних немцев» подрывали такой негласный договор. Гражданское население видело в солдатах своих защитников перед лицом «внутреннего немца», что и давало поддержку массовым протестам внутри России. С другой стороны, армия, солдаты в многочисленных письмах постоянно обещали обеспечить защиту интересов семей, тем самым поддерживая борьбу населения за свои права17. Именно моральный кризис, изменение настроений солдат, формирование новых установок и обеспечили легитимность и размах социально-политических протестов, приведших к революции 1917 г. Впервые в истории России масса населения, а не только элита, включилась в широкие социально-политические, а впоследствии и социально-экономические преобразования, модернизировавшие страну и подготовившие ее к новым испытаниям, в том числе и к современной войне.
Асташов Александр Борисович — канд. истор. наук, доцент Российского государственного гуманитарного университета Российской Федерации, Москва, astashsh@yandex.ru
1 Россия в мировой войне 1914-1918 (в цифрах). Издательство: Москва: Центральное статистическое управление. Отдел военной статистики, 1925. (Далее: Россия в мировой войне...) С. 17; Санитарная служба русской армии в войне 1914—1917 гг. (Сборник документов). Куйбышев: Издание Куйбышевской военно-мед. академии Красной армии, 1942. (Далее: Санитарная служба.) С. 7, 8, 79, 92, 142; Труды комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914— 1920 гг. М.; Пг.: Государственное издательство, 1923. Вып. I. С. 137; Гаврилов Л.М., Кутузов В.В. Перепись русской армии 25 октября 1917 г. // История СССР. — 1964. — № 2. — С. 87-91; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 1. Оп. 2. Д. 1210. Л. 13; Ф. 2000. Оп. 2. Д. 6. Л. 122, 130; Ф. 2003. Оп. 2. Д. 497. Л. 142, 185.
2 Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 1. Париж, 1939. Т. 1. С. 29-30.
3 Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 2004. С. 124.
4 См. письмо Протопресвитера русской армии и флота Г. Шавельского в январе 1917 г. в Ставку ВГК о состоянии русской армии: РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 8072. Л. 2-4.
5 Гаркавенко Д.А. Социальный состав вооруженных сил России в эпоху империализма // Революционное движение в русской армии в 1917 г. М.: 1981. С. 38; Россия, 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., 1995. С. 288.
6 Поршнева О.В. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны. М., 2004; Нарский И.В. «Я как стал среди войны жить, так и стала мне война, что дом родной...». Фронтовой опыт русских солдат в «германской» войне до 1917 г. // Опыт мировых войн в истории России: сб.ст. / Редкол.: И.В Нарский и др. Челябинск, 2007. С. 496-497.
7 Царская армия в период мировой войны и февральской революции: (материалы к изучению истории империалистической и гражданской войны). Казань: Татиздат, 1932. (Далее: Царская армия...) С. 18-19; РГВИА. Ф. 2139. Оп. 1. Д. 1671. Л. 545; Д. 1673. Л. 490.
8 Байрау Д. Фантазии и видения в годы Первой мировой войны: православное военное духовенство на службе Вере, Царю и Отечеству // Петр Андреевич Зайончковский: Сборник статей и воспоминаний к столетию историка. М.: РОССПЭН, 2008. С. 752-774; Поршнева О.С. Указ. соч. С. 181-185.
9 РГВИА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 1210. Л. 13; Ф. 2000. Оп. 2. Д. 6. Л. 122, 130; Россия в мировой войне... С. 32; Санитарная служба... С. 8, 79, 92, 142.
10 Россия и СССР в войнах ХХ века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование. М., 2001. С. 250.
11 Россия в мировой войне. С. 26.
12 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1069. Л. 409-410; Д. 4461. Л. 56-57, 101-102, 145-146, 189-190, 235-236, 278-279, 322-323, 366-367, 410-411, 452-453, 494-495, 534-535; Ф. 2068. Оп. 1. Д. 267. Л. 26, 297-297 об., 391-391об.; Д. 350. Л. 406-407; Государственный архив Российской Федерации. Ф. 110. Оп. 4. Д. 3860. Л. 322-323 об., 378, 483, 502, 524 об., 624 об., 662-663; Д. 3861. Л. 54 об.-55., 160 об.-161, 207об.-208, 255об.-256, 281, 302-303, 353об.-354; Jahr Ch. Gewohnliche Soldaten: Desertion und Deserteure im deutschen und britischen Heer 1914-1918. Gottingen, 1998. Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht 1998. S. 150, 168.
13 Савин В.Н. Первые 100000 больных и раненых нижних чинов, прошедших через Пресненский распределительный госпиталь в Москве за время с 3/Х 914 г. по 20/VII 1915 г. // Русский врач. — 1917. — № 3. — С. 53; Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины. — 1916. — № 9. — С. 1149; Оппель В.А. Очерки хирургии войны. Л., 1940. С. 42.
14 Россия в мировой войне... С. 25, 30.
15 Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941—1945 г. т. 18. М., 1950. С. 17-19, 29-37; Энциклопедический словарь военной медицины. М., 1950. Т. 6. Стб. 198; М., 1947. Т. 2. Стб. 1412.
16 Нарский И.В. Указ соч. С. 494-498; Никонов В. Крушение России. М., 2011; Стариков Н.В. 1917. Разгадка русской революции. СПб, 2013.
17 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1486. Л. 676об.; Ф. 2048. Оп. 1. Д. 904. Л. 304-305; Ф. 2067. Оп. 1. Д. 2934. Л. 384об.; Д. 2935. Л. 362об.; Д. 2937. Л. 30об.; Д. 3845. Л. 357, 362об.; Д. 3863. Л. 149 об.; Ф. 2031. Оп. 1. Д. 1181. Л. 510; Д. 1184. Л. 575 об.; Царская армия... С. 97.
Просмотров: 1033
Источник: Асташов А.Б. Моральный дух и настроения русской армии в Первой мировой войне//М.: Новый хронограф, 2016.- с. 33-46
statehistory.ru в ЖЖ:
