Сравнительная мемуаристика - побег Керенского из Зимнего и Гатчины в описании разных лиц

Учившиеся в советской школе знали, что глава Временного правительства Александр Керенский во время штурма Зимнего дворца 25 октября 1917 г. бежал из дворца в женском платье. После крушения СССР выяснилось, что это не так. Кое-что из мемуаров Керенского с комментариями красных и не только мы вам предлагаем в этой заметке.

В 1966 году с Керенским, жившим в то время в Нью-Йорке встретился журналист Генрих Боровик. Вот отрывок из его рассказа про эту встречу:

Все мы, например, были уверены, что, когда случилась Октябрьская революция, он бежал из Зимнего дворца в женском платье. Видимо, эта неправда жгла ему сердце и через 50 лет. Поэтому первое, что он сказал мне, было:
- Господин Боровик, ну скажите там в Москве - есть же у вас умные люди! Ну не бежал я из Зимнего дворца в женском платье!
- Александр Фёдорович, но это же не большевики придумали, - ответил я. - Об этом впервые написал младший брат начальника юнкерской школы, которая должна была оборонять Зимний…
- Да они ж меня все ненавидели и ненавидят! - взорвался Керенский. - Они ж монархисты… Вы знаете, как они меня называли? «Александра Фёдоровна»! Они намекали на то, что я якобы спал на кровати императрицы Александры Фёдоровны. А я, клянусь Богом, там не спал!


Вот отрывок из мемуаров Керенского, посвящённых его отъезду из Зимнего.

Итак, утро 25 октября.
Александр Керенский
Оказалось, им большевики прислали форменный ультиматум с требованием покинуть Дворец под угрозой беспощадных репрессий. Делегаты просили указаний, заявляя при этом, что огромное большинство их товарищей готово исполнить свой долг до конца, если только есть какая-нибудь надежда на подход каких-либо подкреплений... В этих условиях было очевидно, что только действительное появление через самое короткое время подкреплений с фронта могло еще спасти положение.
Но как их получить? Оставалось одно: ехать, не теряя ни минуты, навстречу эшелонам, застрявшим где-то у Гатчины и протолкнуть их в СПб., несмотря ни на какие препятствия. Посоветовавшись с министрами Коноваловым и Кишкиным (к этому времени подоспевшим); переговорив с некоторыми оставшимися верными присяге офицерами Штаба, я решил прорваться через все большевистские заставы и лично встретить подходившие, как мы думали, войска.
Прежде всего для этого нужно было среди белого дня проехать через весь город, не возбуждая подозрения разбросанных повсюду большевистских войск и караулов красной гвардии. Это было самым трудным... После некоторого размышления решили идти напролом: чтобы усыпить всякую неосторожность будем действовать с открытым забралом.
Я приказал подать мой превосходный открытый дорожный автомобиль. Солдат-шоффер был у меня отменно-мужественный и верный человек. Один из адъютантов объяснил ему задачу. Он ни секунду не колеблясь, ее принял. Как назло у машины не оказалось достаточного для долгого пути количества бензина и ни одной запасной шины. Предпочитаю лучше остаться без бензина и шин, чем долгими сборами обращать на себя внимание. Беру с собой в дорогу кроме двух адъютантов еще капитана Кузьмина, пом. команд, войсками и его штаб-офицера. Каким образом, не знаю, но весть о моем отъезде дошла до союзных посольств. В момент самого выезда ко мне являются представители английского, и, насколько помню, американского посольств с заявлением, что представители союзных держав желали, чтобы со мной в дорогу пошел автомобиль под американским флагом. Хотя было более чем очевидно, что американский флаг, в случае неудачи прорыва, не мог бы спасти меня и моих спутников, и даже, наоборот, во время проезда по городу мог бы усилить к нам ненужное совсем внимание, я все-таки с благодарностью принял это предложение, как доказательство внимания союзников к русскому Правительству и солидарности с ним.
Пожав в последний раз руку Кишкину, взявшему на себя на время моего отсутствия руководительство обороной столицы, я с самым беззаботным видом сошел вместе со своими спутниками во двор Штаба. Сели в автомобиль. Тут оказалась кстати американская машина; одному из офицеров не хватило у меня места и он поехал отдельно, но с условием держаться от нас в городе со своим американским флагом на "почтительном" расстоянии. Наконец, мы пустились в путешествие.


В 1926 эти мемуары Керенского были изданы в СССР в сборнике мемуаров белых «Октябрьская революция». Вот как там был в сноске прокомментирован этот фрагмент:

«Эти строки носят признаки явного подражания бессмертному Ивану Александровичу Хлестакову, с которым у Александра Федоровича Керенского вообще весьма много общего. В действительности дело обстояло значительно прозаичнее. Американский автомобиль был не «предложен» Керенскому, а захвачен его адьютантами. Также насильственно был присвоен и американский флаг, под прикрытием которого Керенский и бежал из Питера. (См. книгу Давида Фрэнсиса: "Россия из окна американского посольства".


После свержения Временного правительства Керенский оказался в Гатчине, безуспешно пытаясь там вместе с генералом Краснов организовать сопротивление красным. Из Гатчины ему пришлось бежать. Вот что пишет об этом Краснов в своих мемуарах «На внутреннем фронте»:


Утром 1 ноября вернулись переговорщики и с ними толпа матросов. Наше перемирие было принято, подписано представителем матросов Дыбенко, который и сам пожаловал к нам. Громадного роста, красавец-мужчина с вьющимися черными кудрями, черными усами и юной бородкой, с большими темными глазами, белолицый, румяный, заразительна веселый, сверкающий белыми зубами, с готовой шуткой на смеющемся рте, физически силач, позирующий на благородство, он очаровал в несколько минут не только казаков, но и многих офицеров.

— Давайте нам Керенского, а мы вам Ленина предоставим, хотите ухо на ухо поменяем! — говорил он смеясь.

Казаки верили ему. Они пришли ко мне и сказали, что требуют обмена Керенского на Ленина, которого они тут же у дворца повесят.

— Пускай доставят сюда Ленина, тогда и будем говорить, — сказал я казакам и выгнал их от себя. Но около полудня за мной прислал Керенский. Он слыхал об этих разговорах и волновался. Он просил, чтобы казачий караул у его дверей был заменен караулом от юнкеров.

— Ваши казаки предадут меня, — с огорчением сказал Керенский.

— Раньше они предадут меня, — сказал я и приказал снять казачьи посты от дверей квартиры Керенского.

Что-то гнусное творилось кругом. Пахло гадким предательством. Большевистская зараза только тронула казаков, как уже были утеряны ими все понятия права и чести.

В три часа дня ко мне ворвался комитет 9-го донского полка с войсковым старшиною Лаврухиным. Казаки истерично требовали немедленной выдачи Керенского, которого они сами под своей охраной отведут в Смольный.

— Ничего ему не будет. Мы волоса на его голове не позволим тронуть.

Очевидно, это было требование большевиков.

— Как вам не стыдно, станичники! — сказал я. — Много преступлений вы уже взяли на свою совесть, но предателями казаки никогда не были. Вспомните, как наши деды отвечали царям московский: «с Дона выдачи нет!» Кто бы ни был он, — судить его будет наш русский суд, а не большевики...

— Он сам большевик!

— Это его дело: Но предавать человека, доверившегося нам, неблагородно, и вы этого не сделаете.

— Мы поставим свой караул к нему, чтобы он не убежал. Мы выберем верных людей, которым мы доверяем, — кричали казаки.

— Хорошо, ставьте, — сказал я.

Когда они вышли, я прошел к Керенскому. Я застал его смертельно бледным, в дальней комнате его квартиры. Я рассказал ему, что настало время, когда ему надо уйти. Двор был полон матросами и казаками, но дворец имел и другие выходы. Я указал на то, что часовые стоят только у парадного входа.

— Как ни велика вина ваша перед Россией, — сказал я, — я не считаю себя вправе судить вас. За полчаса времени я вам ручаюсь.

Выйдя от Керенского, я через надежных казаков устроил так, что караул долго не могли собрать. Когда он явился и пошел осматривать помещение, Керенского не было. Он бежал.


Однако в своих мемуарах «Из недр царского флота к Великому Октябрю» большевик Павел Дыбенко, в то время командовавший красными отрядами в Гатчине, и произвёдший арест генерала Краснова, приводит показания Краснова касательно бегства Керенского, которые в корне отличаются от версии генерала, изложенной выше.


«Около 15 часов [на самом деле — около 11½ часов, как это и было доложено мне матросом Трушиным. — П.Д.] 1 ноября меня потребовал верховный главнокомандующий
(Керенский). Он был очень взволнован и нервен.
— Генерал, — сказал он, — вы меня предали... Тут ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам...
— Да, — отвечал я, — разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет.
— Но и офицеры говорят то же.
— Да, офицеры особенно недовольны вами.
— Что же мне делать? Приходится покончить с собой.
— Если вы честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный комитет, где переговорите как глава правительства.
— Да, я это сделаю, генерал.
— Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос.
— Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко?
— Я не знаю, кто такой Дыбенко.
— Это — мой враг.
— Ну, что же делать? Раз ведете большую игру, то надо и ответ дать.
— Да, только я уеду ночью.
— Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто; чтобы все видели, что вы не бежите.
— Да, хорошо. Только дайте мне конвой надежный.
— Хорошо.
Я пошел вызвать казака 10-го Донского казачьего полка Русакова и приказал назначить 8 казаков для окарауливания верховного главнокомандующего.
Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать, полагая, что он не мог бежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же».


П.Н. Милюков, бывший в 1917 году министром иностранных дел Временного правительства, в своей работе "Низвержение временного правительства", ссылаясь на "первоначальную брошюру Краснова" приводит несколько иной вариант этого диалога:

Вот как сам ген. Краснов передает этот последний разговор с верховным главнокомандующим:

Я застал Керенского нервно шагающим по диагонали средней комнаты своей квартиры и в сильном волнении. Когда я вошел к нему, он остановился против меня, почти вплотную ко мне, и сказал взволнованным голосом:
Генерал, вы меня предали. Ваши казаки определенно говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам.
- Да, - отвечал я, - разговоры об этом идут, и я знаю, что ни сочувствия, ни веры в вас нигде нет.
- Но и офицеры говорят то же.
- Да, офицеры особенно настроены против вас.
- Что же мне делать? Остается одно: покончить с собой.
- Если вы честный человек и любите Россию, вы поедете сейчас, днем, на автомобиле с белым флагом в Петроград и явитесь в революционный комитет, где переговорите, как глава правительства.

А. Ф. задумался; потом, пристально глядя мне в глаза, сказал:
- Да, я это сделаю, генерал.
- Я дам вам охрану и попрошу, чтобы с вами автомобиле поехал матрос.
- Нет, — быстро возразил Керенский. — Только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко.
- Я ответил, что не знаю, кто такой Дыбенко.
- Это мой политический враг, — сказал мне А. Ф. Керенский.
- Что же делать,—отвечал я.— У человека, занимающего столь высокое место, естественно есть друзья и враги. Вам приходится теперь дать ответ во многом; но если ваша совесть чиста, Россия, которая так любит вас, поддержит вас, и вы доведете ее до Учредительного Собрания.
- Хорошо, но я уеду ночью, — сказал, немного подумавши, А. Ф. Керенский.
- Я не советую вам делать так, — возразил я ему. — Это будет походить на бегство. Поезжайте спокойно и открыто, как глава правительства.
- Хорошо, но только дайте мне надежный конвой.

Я вышел из его квартиры, потребовал себе казака Руссова (который был выбран для наблюдения за Керенским) для того, чтобы вызвать надежных людей для сопровождения А. Ф. Керенского в Петроград.


Собраны были дивизионные комитеты, и после шестичасовых переговоров, в два часа пополудни выработаны были следующие условия перемирия:
1) полная амнистия и выпуск на свободу всех юнкеров, офицеров и других лиц, принимавших участие в борьбе, кроме имеющих за собой обоснованное обвинение в государственной измене;
2) выпуск на свободу и выдача надлежащих пропусков всем членам совета союза казачьих войск;
3) прекращение грабежей, насилий и неистовств над мирными жителями, если таковые происходили, и впредь предотвратить;
4) свободный и организованный пропуск всех семейств казаков, находящихся в Петрограде, с правом вывезти необходимое имущество;
5) установление надежной охраны в г. Гатчине и окрестностях после отъезда казаков;
6) полная гарантия спокойствия и нормальной жизни в гатчинской школе прапорщиков и авиационной школе
7) дать возможность приготовить всё для погрузки казаков отряда, не спеша
8) немедленно по окончании переговоров открыть движение всех железных дорог, чтобы дать возможность подвоза продовольствия и всего необходимого;
9) открыть все заставы и установить свободное сообщение со столицей. Товарищи Ленин и Троцкий, впредь до выяснения их невиновности в государственной измене, не должны входить как в министерство, так и в народные организации.
«С другой стороны, было постановлено, по заслушании доклада представителей революционного комитета: передать Керенского в распоряжение революционного комитета для предания гласному народному суду под охраной трех представителей от казаков, трех от партий и трех от матросов, солдат и рабочих Петрограда. Обе стороны дают честное слово, что над ним и вообще ни над кем ни в коем случае не будут допущены никакие насилия и самосуды».
Керенский, как видим, был прав, что внизу происходил "торг о цене его головы". Понятны, в связи с содержанием этих решений, которые здесь переданы по данным первоначальной брошюры Краснова, и советы Краснова Керенскому — поехать в Петроград добровольно, с надежным эскортом.


А вот отрывок из мемуаров самого Керенского на этот счёт:


Около 10-ти часов утра меня внезапно будят. Совершенно неожиданное известие: казаки-парламентеры вернулись с матросской делегацией во главе с Дыбенко. Основное условие матросов - безусловная выдача Керенского в распоряжение большевистских властей. - Казаки готовы принять это условие.
Сообщение было достаточно неожиданное. До последней минуты, несмотря на все подозрительные симптомы и мрачные предчувствия, мы не допускали такой низости. Но факт был на лицо.
Оставалось одно - вывести на свежую воду самого Краснова и его штаб. Оставалось выяснить: замешаны ли они сами в предательстве. Посылаю тотчас же за генералом. Приходит - корректный, слишком спокойный. Я спрашиваю - известно ли ему, что происходит сейчас внизу? Прошу объяснить, как он мог допустить присутствие матросов в самом дворце? Как он мог даже не предупредить, не осведомить меня об этом? Краснов с чрезвычайной длительностью стал разъяснять, что это совещание с матросами никакой особой важности не имеет; что он пристально следит через верных людей за всем там происходящим; что он считает даже эти переговоры событием чрезвычайно для нас благоприятным. - Пусть их там говорят, рассуждал он, день пройдет в разговорах, спросах, а к вечеру положение разъяснится; придет пехота и мы переменим тон. А что касается моей выдачи, то ничего подобного он никогда не примет. Я могу быть совершенно спокойным. Но ему кажется, что может было бы полезно, если бы я сам лично, конечно, с хорошим экскортом - он его даст - поехал в Петроград непосредственно договориться с партиями и даже со Смольным. Да, это предприятие очень рискованное, но не следует ли на него решиться во имя спасения государства... Так рассуждал в моем присутствии ген. Краснов. Это было мое последнее свидание с генералом. Нервность, сменившая наружное спокойствие первых минут, бегающие глаза, странная улыбка - все это не оставляло никаких сомнений. Торг о цене моей головы, происходящий внизу, не был вовсе так безобиден, как мне только что старались его изобразить.
Генерал ушел. Я рассказал всю правду тем, кто еще оставался со мной. Как быть? Все мои отношения с 3-м конным корпусом порваны самими казаками. Было бы просто безрассудным считать себя связанным с теми, кто уже изменил. Но выхода не было. Никаких мер личной охраны я не принимал. Никаких подготовительных действий на случай выезда из Гатчины не делал. Для вооруженной борьбы нас было слишком мало - меньше десятка. Уйти из дворца невозможно - построенное Павлом I в виде замкнутого прямоугольника, здание имело только один выход, уже занятый смешанным караулом из казаков и матросов. Пока мы рассуждали, как выйти из этого тупика, как выскочить из этой ловушки, явился один из высших служащих Дворца с предложением помощи. По своим служебным обязанностям он знает тайный никому неизвестный подземный ход, который выходит в парк за стенами этого Дворца-крепости, но чтобы пройти к этому тайнику нужно ждать сумерек. Что же? Если до того времени ничего не случится, мы уйдем из западни этим таинственным путем. Ну, а если... Я прошу моих спутников не терять времени и спасаться по одиночке сейчас же, кто как может.
Что же касается меня лично и моего юного адъютанта, который и в этот час решительно отказался покинуть меня, то свою судьбу мы разрешили очень просто. Мы остаемся здесь в этих комнатах но живыми предателям не сдадимся.
Вот и все. Пока ворвавшаяся банда матросов с казаками будет искать нас в первых комнатах, мы успеем покончить свои расчеты с жизнью, запершись в самой дальней. Тогда, утром 1-го ноября 1917 г. это решение казалось таким простым, логичным и неизбежным... Время шло. Мы ждали. Внизу торговались. Вдруг, в третьем часу дня, вбегает тот самый солдат, который утром принес нам весть о Дыбенко. На нем лица не было. Торг состоялся, - объявил он. Казаки купили свою свободу и право с оружием в руках вернуться домой всего только за одну человеческую голову. Для исполнения принятого решения, т.-е. для моего ареста и выдачи большевикам, вчерашние враги по дружески выбрали смешанную комиссию. Каждую минуту матросы и казаки могли ворваться....
Какова была роль в этом деле самого Краснова?
В архиве ставки верховного главнокомандующего должен храниться краткий и красноречивый ответ на этот вопрос. 1-го ноября ген. Духонин получил от Краснова телеграмму: "Приказал арестовать главковерха; он успел скрыться". Те, кто видели тогда ген. Духонина, рассказывают, - что он, получив эту телеграмму, был уверен в том, что приказ об аресте был вызван моим намерением сговориться с большевиками...
Соглашение казаков с матросами, казалось, решало вопрос окончательно и делало мое положение безвыходным. Но... случилось поистине чудо.
Я не считаю еще себя вправе подробно рассказать мой уход из Гатчинского Дворца. Большевики еще у власти - люди еще живы...
Я ушел из Дворца за 10 минут до того, как предатели ворвались в мои комнаты. Я ушел, не зная еще за минуту, что пойду. Пошел нелепо переодетый под носом у врагов и предателей. Я еще шел по улицам Гатчины, когда началось преследование. Шел вместе с теми, кто меня спас, но кого я никогда раньше не знал и видел в первый раз в жизни. В эти минуты они проявили выдержку, смелость и самоотвержение незабываемые.
Мои спутники, оставшиеся во Дворце, все спаслись. Одни просто в суматохе, другие вечером потайным ходом - все ушли благополучно из слишком гостеприимного дворца...
Когда на автомобиле я мчался по шоссе к Луге, оттуда к Гатчине подходили поезда с долгожданной нами пехотой... судьба умеет иногда хорошо шутить.


Итак, как видим, Керенский в своих мемуарах не подтверждает то, что Краснов по собственной инициативе предоставил ему полчаса времени на побег. Мемуары Керенского скорее подтверждают показания Краснова, данные им после ареста.

Почему же казачий генерал на аресте говорил одно, а в мемуарах написал другое?
Раз показания Краснова на допросе с мемуарами Керенского примерно сходятся, то можно считать, что правду Краснов говорил как раз на допросе, а в мемуарах врал.
Мемуары его были изданы за границей и их аудиторией в первую очередь была белая эмиграция из России. Естественно, Краснову необходимо было показать себя с выгодной стороны, что, он не сотрудничал с большевиками и дал возможность Керенскому сбежать.
На допросе у большевиков, ему, конечно, надо было показать, что он к бегству Керенского, которого хотели арестовать большевики, он никак не причастен.
Кстати, вскоре после ареста Краснов был под честное слово не бороться с Советской властью отпущен на Дон, где, однако, продолжил антибольшевистскую борьбу, возглавив в марте 1918 года восстание казаков.

Так же необходимо обратить внимание, что опубликование в 1926 году мемуаров Керенского, спустя 9 лет после Октябрьской революции, говорит о том, что, видимо, на тот момент большевистская пропаганда ещё не распространяла миф о том, что Керенский сбежал из Зимнего дворца в женском платье.

Но стоит обратить вот на эту фразу из мемуаров Керенского касательного его бегства из Гатчинского дворца – «Пошел нелепо переодетый под носом у врагов и предателей». Как именно он был переодет, мы узнаем из той же работы П.Н. Милюкова, который ссылается на Краснова, что тот из расспросов установил, что Керенский "ушёл в матросской куртке и синих очках".


Просмотров: 26424



statehistory.ru в ЖЖ:
Комментарии | всего 0
Внимание: комментарии, содержащие мат, а также оскорбления по национальному, религиозному и иным признакам, будут удаляться.
Комментарий:
X