Гибель царского Петрограда: Февральская революция глазами градоначальника А.П. Балка

Материал подготовлен к печати В.Г. Бортневским и В.Ю. Черняевым. Вступительная статья и комментарий В.Ю. Черняева. Текст впервые опубликован в Историко-документальном альманахе "Русское прошлое", Книга 1 (СПб.:Свелен, 1991. С.7-72).

ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ГЛАЗАМИ ГРАДОНАЧАЛЬНИКА А. П. БАЛКА

Уникальность данной публикации в том, что в ней впервые счастливо соединились ранее неизвестные и хранящиеся по разные стороны света документы последнего царского градоначальника А. П. Балка о Февральской революции. Это — написанные им в 1929 г. в эмиграции, в Белграде, воспоминания в форме дневника «Последние пять дней царского Петрограда», которые обнаружил в Архиве Гуверовского института войны, революции и мира (Стэнфорд, США) Виктор Бортневский, а также первые собственноручные показания А. П. Балка Следственной комиссии Государственной думы, данные им в 1917 г. по горячим следам под арестом в Министерском павильоне Таврического дворца, и другие документы, выявленные Владимиром Черняевым в Центральном государственном историческом архиве Ленинграда.

Исследования историков не содержат сведений о происхождении и жизненном пути А. П. Балка. Он принадлежал к старинному дворянскому роду Петербургской губернии. По одним сведениям, этот род происходил от лейтенанта шведской службы, чей сын Корнилиус в русском плену принял православие с именем Михаил¹. По другим — родоначальник рода фон Балкен переселился из Вестфалии в Ливонию, а его сын, Николай Иванович фон-Балкен, майор шведской службы, в 1653 г. перешел в русскую армию, в новоформируемые регулярные полки и участвовал во взятии Смоленска, походах против Стеньки Разина и крымских татар. Его потомки носили фамилию Балк². Самым известным в роду был герой Отечественной войны 1812 г. генерал-лейтенант Михаил Дмитриевич Балк³.

Подробные биографические сведения о А. П. Балке содержит хранящееся в ЦГИАЛ в фонде Канцелярии петроградского градоначальника дело «О службе Петроградского градоначальника генерал-майора Балка»⁴. Оно включает его послужной список и разные документы.

Александр Павлович Балк родился 7 февраля 1866 г., православный. Окончил 1-й Кадетский корпус и 1-е Павловское училище. Военную службу начал в училище 31 августа 1884 г. юнкером рядового звания. В 1886 г. он произведен в поручики и направлен в 16-й Ладожский пехотный полк.

С 1887 г. А. П. Балк — в лейб-гвардии Волынском полку, где за 16 лет поднялся по служебной лестнице лишь до капитана, командира роты. При этом ему приходилось заведовать солдатским буфетом, быть ординарцем на самокате (так назывался велосипед) при командующем войсками на больших маневрах августа 1895 г., библиотекарем полковой офицерской библиотеки, делопроизводителем полкового суда и членом суда общества офицеров.

Гвардейская карьера А. П. Балка завершилась 12 марта 1903 г., когда высочайшим приказом по военному ведомству он был назначен помощником варшавского обер-полицмейстера, с зачислением по армейской пехоте и повышением в звание полковника. 13 лет он отслужил на этом посту, нередко сам выполняя обязанности обер-полицмейстера. Проезжая в октябре 1909 г. через Варшаву, император Николай II собственноручно пожаловал ему за усердие золотые часы. К этим годам относится публикуемая нами фотография А. П. Балка из Государственного архива кинофотодокументов Ленинграда, более поздней найти не удалось. 6 декабря 1912 г. А. П. Балка произвели в генерал-майоры.


А. П. Балк. 1907

На второй год первой мировой войны, 23 июля (5 августа н. ст.) 1915 г. германские войска взяли Варшаву. По обстоятельствам военного времени в июле 1915 г. А. П. Балк все в той же должности помощника варшавского обер-полицмейстера был переведен в Москву. В походах и боях против неприятеля ему так и не довелось участвовать, но грудь его украшали ордена Св. Владимира 3-й степени, Св. Станислава 2 и 3 степеней, серебрянная медаль на ленте ордена Св. Александра Невского в память царствования Александра III и светло-бронзовые медали в память 300-летия царствующего дома Романовых и за труды по отменному выполнению всеобщей мобилизации 1914 г.

Варшава оставалась в глубоком тылу германских войск, ее скорое освобождение не предвиделось и пребывание ее высших полицейских чинов в Москве теряло смысл. Поэтому последовали новые назначения. Варшавский обер-полицмейстер, генерал-майор П. П. Мейер 15 августа 1916 г. стал градоначальником Ростова-на-Дону. 1 ноября 1916 г. в Царской Ставке Николай II издал именной указ: «Помощнику Варшавского обер-полицмейстера, генерал-майору Балку Всемилостивейше повелеваем быть Петроградским градоначальником»⁵. И Александр Павлович, со своею второю супругой Верой Ипполитовной (которая была сестрою начальника Генерального штаба, генерал-майора М. И. Занкевича), сыном от первого брака Евгением и дочерью от второго брака Елизаветой перебрался в столицу. 9 ноября он вступил в свою последнюю должность, о чем сообщал его печатный приказ по Петроградскому градоначальству и столичной полиции № 246 от 10 ноября 1916 г.

Место петроградского градоначальника было вакантным после устранения с него генерал-майора, князя А. Н. Оболенского. Его не любили императрица Александра Федоровна и возглавлявший Министерство внутренних дел А. Д. Протопопов. Впавший в немилость князь ездил за помощью к Г. Распутину, но тот не заступился. Назначенный в свиту ЕИВ, князь А. Н. Оболенский отбыл на фронт и стал командиром пехотной бригады. А. Д. Протопопов предложил Николаю II и Александре Федоровне четыре кандидатуры градоначальника: ростовский градоначальник генерал-майор П. П. Мейер, градоначальник Ялты генерал-майор А. И. Спиридович, военный губернатор Амурской области и наказной атаман Амурского казачьего войска генерал-майор К. Н. Хогондоков и генерал-майор А. П. Балк. Николай II отклонил Мейера: «Немецкая фамилия, не надо». Хогондоков не приглянулся императрице Александре Федоровне, а о Спиридовиче она сказала: «Пусть остается, где он есть». После убийства в Киеве П. А. Столыпина, начальника Киевского Охранного отделения А. И. Спиридовича обвинили в непринятии надлежащих мер. И хотя дело потом закрыли, при императорском дворе видеть его не желали⁶.

Так осталась одна кандидатура — А. П. Балк. Менее года спустя в Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Временного правительства А. Д. Протопопов признался: «Он был мой товарищ по 1-му кадетскому корпусу, и я его считал наиболее подходящим кандидатом; за него просил П. А. Бадмаев; Распутин знал А. П. Балка. (...) Я сказал про А. П. Балка: «Он хороший человек и будет свой», и просил его назначить. Царь согласился; царица не возражала. Доклад мой царю произошел в этот день случайно: я был вызван к царице, разговаривал с нею в гостиной, куда пришел царь»⁷.

О связи А. П. Балка с Г. Распутиным сообщил ЧСК и бывший директор Департамента полиции и товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий: «Относительно Балка Распутин сказал, что новый градоначальник был у него, что он человек хороший и что за него ручался Курлов»⁸. Генерал-лейтенант П. Г. Курлов, бывший командир Отдельного корпуса жандармов, был в те дни товарищем министра внутренних дел, т. е. заместителем А. Д. Протопопова. На принадлежность А. П. Балка, как и А. Д. Протопопова, к кружку врача тибетской медицины Петра Бадмаева, близкого в те дни к Г. Распутину, указал ЧСК и другой бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов⁹. Свидетельство тому и уцелевшая в архиве П. А. Бадмаева записка Г. Распутина А. П. Балку:

«Ениралу гродоначальнику Балку.
Милой дорогой извиняюсь помоги бедному баньщику Григорий»¹⁰.

18 декабря, около 8 часов утра, А. П. Балк известил А. Д. Протопопова об исчезновении Г. Распутина. Подозревая в его убийстве князя Ф. Ф. Юсупова, императрица Александра Федоровна приказала А. П. Балку произвести обыск в Юсуповском дворце на Мойке. Придя на Гороховую, в Градоначальство к А. П. Балку, Ф. Ф. Юсупов застал там сильную суету. Балк озабоченно сидел в кабинете за письменным столом, не зная, что предпринять. Жена князя Ф. Ф. Юсупова, великая княгиня Ирина Александровна, была племянницей государя. Жилища лиц императорской фамилии были неприкосновенны. Меры против них могли быть приняты только по приказанию Николая II. Все взвесив, Балк предупредил Юсупова о распоряжении императрицы произвести обыск, а, после его энергичных возражений, сам по телефону отменил обыск и дал этим возможность уничтожить следы преступления.

Дипломатично вывернувшись из крайне щекотливого положения с Распутиным и Юсуповым, А. П. Балк, казалось бы, доказал проницательность А. Д. Протопопова в подборе столичного градоначальника. Наверно это и было бы так, если бы Петроград являлся лишь аристократическим городом и императорской резиденцией, а не центром жесткой политической борьбы, рабочего и революционного движения, городом с миллионом проблем. Они блекло отражены в личном деле А. П. Балка. По просьбе А. А. Риттиха, управляющего Министерством земледелия и председателя Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по продовольственному делу, А. П. Балк в начале декабря стал уполномоченным председателя этого Особого совещания по Петрограду до назначения постоянного уполномоченного от Петроградского городского управления. (В феврале им стал В. К. Вейс). Совет Георгиевского комитета 28 января избрал А. П. Балка действительным членом своего комитета. Великий князь Александр Михайлович 10 февраля предложил А. П. Балку стать председателем Петроградского городского комитета по сбору пожертвований на военный воздушный флот. В ответном письме 18 февраля А. П. Балк сообщал, что «счастлив посвятить свои досуги делу усиления военного флота на добровольные пожертвования»¹¹.

Другую, секретную деятельность А. П. Балка показывают материалы ЧСК Временного правительства. Ценя опыт борьбы Балка с революционным движением в Варшаве, А. Д. Протопопов сразу же поручил ему разработать план охраны столицы на случай серьезных беспорядков. Уже 10 ноября Балк доложил ему о начале выработки вместе с генерал-лейтенантом С. С. Хабаловым, начальником военного округа, совместных действий полиции и войск в трех вариантах: на случай забастовки, уличных демонстраций и «беспорядков, переходящих в бунт». Заседания об этом шли ежедневно в квартире Балка, в здании Градоначальства, пока в середине января он не представил Протопопову готовый план охраны столицы с дислокацией войсковых и полицейских частей. Он предусматривал сначала меры полицейские, затем войсковые. Город был разделен на участки по числу запасных батальонов гвардии. Их начальнику, генерал-лейтенанту А. Н. Чебыкину поручили ведать охраной столицы¹². Однако настроение войск было враждебным к правительству, особенно к Протопопову, и антидинастическим. Даже офицеры открыто ругали императрицу и пренебрежительно отзывались о государе.

С 1 декабря, для осведомления полиции, по распоряжению А. П. Балка издавались не подлежащие разглашению «Записки о происшествиях». Последний выпуск их помечен 24 февраля и сообщал о событиях предшествующего дня¹³. В январе, в связи с ростом краж и грабежей, А. П. Балк обязал полицейских приставов лично контролировать смену городовых, а полицейские роты высылать на рабочие окраины несколько раз в день, обновляя маршруты, конные дозоры. Особые меры он предпринял к открытию 14 февраля сессии Государственной думы, когда ожидались демонстрации с требованием создания ответственного перед Думой правительства. 8 февраля Балк предписал полиции: «Малейшие подозрительные группировки на улицах и тротуарах должны быть тотчас же рассеиваемы. При появлении более значительных групп следует немедленно вызывать кавалерийские части»¹⁴. У рабочих застав им были выставлены отряды конных стражников, соседние с Таврическим дворцом улицы патрулировались нарядами полиции, отряды жандармов и конной стражи разъезжали по всему городу. 14 февраля бастовало до 90 тыс. рабочих, но полиция сумела сорвать попытки демонстраций¹⁵.

В середине февраля газеты сообщили о намерении А. П. Балка и городского головы П. И. Лелянова ввести хлебные карточки. Это вызвало волнения среди рабочих. Депутация общества пекарей из мелочных лавочников жаловалась Балку на недостаток муки и просила вернуть из армии пекарей, т. к. оставшиеся пьянствуют и их не заставить работать. С. С. Хабалов приказал интенданту выдать муку из военных запасов на фабрики и заводы через Общество заводчиков и фабрикантов, но положение с хлебом не улучшалось. Лавочники прятали муку, продавали ее в уезд, где она стоила втрое дороже, а население запасалось сухарями¹⁶. И даже в либеральных, кадетских кругах в нехватке хлеба видели злонамеренность правительства, стремящегося голодным бунтом оправдать желанный ему сепаратный мир. Рабочие начали громить булочные и хлебные лавки. Пристав второго участка Выборгской стороны докладывал о брожении среди рабочих из-за нехватки хлеба: «Приходится ежедневно слышать жалобы, что не ели хлеба по 2-3 дня и более и поэтому можно ожидать беспорядков». Это было 22 февраля¹⁷.

Несмотря на тревожные предчувствия и тщательные приготовления, первый день революции, четверг 23 февраля, застал Градоначальство врасплох. Демонстранты в центре столицы выкрикивали «Дайте хлеба!», «Долой войну!», пели Марсельезу и «Вставай, поднимайся рабочий народ». Нарядов полиции на улицах не оказалось. А. П. Балк вызвал конную полицию, жандармский дивизион и кавалерийские отряды, но их действия не достигали цели. Разогнанные демонстранты собирались в других местах, били зеркальные стекла витрин магазинов и растаскивали товары. По сведениям Охранки 24-го демонстрации не ожидались. Рано утром А. П. Балк, в легковом авто автомобиле, под эскортом конной жандармерии, объехал центр столицы и Выборгскую сторону, где беседовал с забастовщиками. Движение разрасталось. Демонстранты кричали: «Долой царя, долой правительство, долой полицию!» В 11 часов утра Балк доложил С. С. Хабалову, что без войск полиции не справиться. Хабалов вызвал войска, но стремился избежать кровопролития. По словам А. Д. Протопопова, Балк «был серьезен, но спокоен», но 25 февраля начал терять самообладание. Движение росло и появились флаги «Долой самодержавие!» Поздним вечером в Градоначальство приехал Протопопов, заслушал донесения чинов полиции и выразил благодарность защитникам царя и Отечества. «Молитесь и надейтесь на победу», — напутствовал он и приказал А. П. Балку 26-го представить ему на утверждение приказ с благодарностью всем чинам полиции, особо отметив тех, кто кровью запечатлел верность долгу¹⁸.

Однако 26 февраля обоим было не до этого. Со слов С. С. Хабалова известно, что Николай II приказал стрелять по демонстрантам. Использование в полицейских целях унижало гвардию, а пролитая кровь несмываемым пятном ложилась на честь ее полков. Первыми днем 26-го восстали Павловцы¹⁹, утром 27-го Волынцы и другие полки, Рабочие и солдаты стекались к Таврическому дворцу, ставшему центром восстания: днем там образовался Временный комитет Государственной думы, зачаток либерально-буржуазного Временного правительства, а вечером начал работу Петроградский Совет — параллельная социалистическая власть. К ночи защитников самодержавия блокировали в правительственном центре. По телефону А. П. Балк испрашивал у А. Д. Протопопова разрешение попытаться во главе отряда конных стражников пробиться в Царское Село. Протопопов возмутился: «Как же вы, градоначальник, думаете уйти из Петрограда? Что же это такое будет?»²⁰. По словам Протопопова это было 26-го, но могло быть лишь к ночи 27-го. Уже восстал 1-й запасной пулеметный полк (более 19 тыс. солдат вооруженных 1,5 тысячами пулеметов и несколькими тысячами винтовок). С другими частями Ораниенбаума ночью полк выступил в столицу присоединяя по пути войска Петергофа и 2-й пулеметный полк в Стрельне: всего не менее 60 тыс. человек, с более тысячи пулеметов, броневиками, тяжелой артиллерией — что окончательно решило судьбу революции²¹.

Нет нужды пересказывать события, отраженные в показаниях и воспоминаниях А. П. Балка и наших комментариях к ним. Отметим лишь два момента В показаниях Балк стремился придать невинность действиям полиции накануне и в дни революции, переложить всю ответственность на военное командование, хотя был главным разработчиком плана ее подавления. Второй момент — отрицание Балком своей причастности к стрельбе из пулеметов по демонстрантам и восставшим. В. Л. Бурцев, опросивший Балка еще в Таврическом дворце под арестом, категорично утверждал, что «Балк является здесь добросовестным свидетелем, человеком, который был устранен в последние дни от заведывания общей полицией, и что он, во всяком случае, о пулеметах ничего не знал»²². Но так ли это?

Пулеметы давно уже стояли на крышах зданий центра столицы, между Невою и Обводным каналом, для отражения возможных налетов германских аэропланов. Уже при Балке, в ноябре 1916 г. товарищ министра внутренних дел, генерал-лейтенант П. Г. Курлов решил усилить полицию пулеметами. К открытию сессии Государственной думы из 1-го пулеметного полка доставили часть пулеметов и ночью 11 февраля полицейские резервные части расставили их на крышах и чердаках по заранее составленному плану, но неумело, что в дни восстания затрудняло стрельбу и уменьшило возможное число жертв. Совещание вечером 26 февраля у Балка в Градоначальстве под председательством возглавившего войсковую охрану столицу полковника Павленкова обсуждало возможность использования против восставших пулеметчиков Ораниенбаума, артиллерии, броневиков и аэропланов. В ночь на 27-е 1-й пулеметный полк прислал 18-ю отдельную роту с 24 пулеметами. Ее присоединили к войскам и полиции, защищавшим район Зимнего дворца и Адмиралтейства, последнюю царскую цитадель в Петрограде²³. Эпизодическая стрельба из пулеметов стала массовой 28-го. Полиция не была ей обучена, стреляли солдаты. На допросе 8 марта в тюрьме Трубецкого бастиона Петропавловской крепости С. С. Хабалов признался А. Ф. Керенскому: «Если у меня откуда-нибудь появились [бы] лишние пулеметы, то я бы их отдал войскам, а не дворникам и городовым»²⁴. Однако в общественном мнении вину за это свалили полностью на полицию, арестованных на крышах солдат отпускали, а полицейских часто убивали на месте. Поползли слухи о переодетых в солдатские шинели городовых...

Карьера А. П. Балка и других царских защитников рухнула вместе с царским престолом. Под арестом в Министерском павильоне Таврического дворца написаны им публикуемые нами показания. Это — пять больших листов, исписанных чернилами с обеих сторон. На первом чистом листе (в деле он подшит шестым), в правом верхнем углу им же надписано: «Объяснения Ген. Майор. Балка». Кроме товарища прокурора Петроградского окружного суда Петра Григорьевича Костенко, его лично допрашивал во дворце А. Ф. Керенский. Затем Балка перевели в Петроградскую одиночную тюрьму «Кресты», а 24 апреля на Гауптвахту при управлении коменданта Таврического дворца, где режим был значительно легче²⁵. Ранее там, на Фурштадтской улице, 40, помещались штаб Особого корпуса жандармов (в нем был сосредоточен политический сыск) и квартиры высших чинов штаба. Утром 28 февраля восставшие разгромили дом, а затем там разместились Центральное бюро профсоюзов Петрограда, правления профсоюзов и редакции их журналов, Центральный совет фабзавкомов, а также штаб-квартира партии меньшевиков. Во дворовом флигеле сохранялось арестное помещение — эта самая гауптвахта, где сидели также переведенные из Петропавловской крепости С. С. Хабалов, военный министр М. А. Беляев, фрейлина А. А. Вырубова и др.²⁶

31 мая Вера Ипполитовна Балк обратилась в ЧСК Временного правительства с прошением освободить мужа из-под стражи, председатель ЧСК Н. К. Муравьев дал согласие и 2 июня А. П. Балка освободили под подписку:

«Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку Прокурору Петроградской Судебной Палаты в том, что при каждой перемене своего адреса обязуюсь сообщать таковой Прокурору.

Петроград. 2 июня 1917 год.
Генерал Майор Балк.
Адрес. Суворовский проспект, дом 65, кв. 41»²⁷.

Согласно этой подписке А. П. Балк позднее сообщал прокурору:

«Довожу до сведения канцелярии, что я переехал из Москвы на жительство в Новочеркасск, Воспитательная
улица, дом. 20. А. Смирнова.
Генерал Майор в отставке Балк
11 августа 1917 года»²⁸.

Гражданская война забросила А. П. Балка в Югославию, где им написаны публикуемые нами воспоминания. Архивная рукопись представляет собою машинописный текст с чернильной авторской правкой. На первой странице, над заглавием, А. П. Балк написал: «Всего пронумеровано 23 страницы, из которых две неполные. 18/VII-29 г. Балк». И чуть ниже его же рукою — «Копия». Страницы скреплены нитями и сергучной печатью. На последней под текстом машинописи подпись; «А. Балк 17/VII-29 Белград». Листы большого формата, машинописный текст напечатан через интервал. В эмиграции А. П. Балк прожил долго и умер в весьма преклонном возрасте, в 1957 г.

Оставляем нашим читателям приятный и интересный труд самим сравнить показания 1917 г. и воспоминания А. П. Балка о последних днях царского Петрограда. Все публикуемые нами документы воспроизведены без купюр и изменений в тексте, как бы не резали порою глаз некоторые высказывания Балка. Ведь эти документы ценны тем, что говорят не только о трагических событиях февраля 1917 года, но и об авторе показаний и воспоминаний, чертах характера человека, игравшего весьма заметную роль накануне и в дни Февральской революции.

Публикация осуществлена в соответствии с нормами археографии. Реконструируемый текст взят в квадратные скобки, вычеркнутый — в угловые. Поскольку А. П. Балк не всегда точен в написании фамилий, инициалов и должностей, к публикации приложен развернутый именной указатель упомянутых им лиц, который составлен по архивным документам и справочникам. Поэтому, в примечаниях эти ошибки А. П. Балка не оговариваются.

I. ПОКАЗАНИЯ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА А. П. БАЛКА ТОВАРИЩУ ПРОКУРОРА ПЕТРОГРАДСКОГО ОКРУЖНОГО СУДА П. Г. КОСТЕНКО 9 АПРЕЛЯ 1917 г.

Вследствие полученного мною предложения от товарища прокурора Костенко ответить на предложенные вопросы²⁹ объясняю: 1) Александр Павлович Балк. 2) От роду имею 51 год. 3) Генерал-майор. 4) Бывш[нй] петроградский градоначальник (с 9 ноября 1916 г.). 5) Указаны во II Томе св[ода] Закон[ов] российской] импер[ии] в делах политических функции градонач[альника] самостоятельными не были. По указанию Департ[амента] Полиц[ии] и сведениям Охран[ного] Отдел[ения] действия градоначальника сводились к принятию мер по поддержанию порядка в городе во время демонстративных выступлений толпы. Кроме того, градоначальник, по докладу начальника] охран[ного] отд[еления], представлял команд[ующему] войск[ами Петроградского военного округа] и Министру внутр[енних] дел переписки о воспрещении жительства в столице. 6) В 11 часов дня 27 с [его] февраля, находясь с высшими чинами полиции в здании Адмиралтейства, был опрошен вооруженной толпой и военными чинами: «где генерал Хабалов?» — Ответил: «был здесь, но ушел. Я градоначальник. Прошу препроводить меня и моих сослуживцев в Государствен[ную] Думу». — Под конвоем воинских чинов все мы были доставлены на двух автомобилях в Государствен[ную] Думу. 7) Активного участия в подавлении революции не принимал.

24 Февраля

В виду ненормального движения 23 февраля и стремления сосредоточиться на Невском, мною накануне были отданы приказания полицмейстерам на общем собрании принять меры наблюдения и выслать конные наряды жандармов, полиции и казаков преимущественно в отдаленные части города. Все мои распоряжения были занесены в журнал, который я и передал Управляют[ему] моей канцелярии. Сведений от Охран[ного] Отд[еления] на этот день никаких ко мне не поступало. С утра почти все фабрики забастовали³⁰. Невский стал наполняться густой толпой. По моему докладу по телефону в 11 час. дня Командующему] войсками [округа], что на Невском ходят толпы и начались митинги, генер[ал] Хабалов сказал: «Сам вижу из своей квартиры, как с Выборге[кой] стороны народ свободно переходит по льду³¹. Делаю распоряжение о немедленном вызове войск». — Между 11-12 час. дня в градоначальство ко мне в кабинет прибыл Преображенск[ого] полка полковник Павленко с адъютантом и заявил мне, что ему приказано Командующ[им] войсками [округа] вступить в распоряжение войсками и полицией для водворения порядка в городе. С этого момента я уже никаких распорядительных приказаний ни чинам полиции, ни тем более войскам не отдавал и занимался только текущими канцелярскими делами, <и> приемом просителей и своих служащих с очередными докладами и перепиской. Вскоре стали в градоначальство прибывать с докладами начальники воинских частей, коих выслушивал полк[овник] Павленко, а затем и прибывший генер[ал] Хабалов³². Вечером было назначено заседание в Штабе Округа в присутствии начальников отдельн[ых] воинских частей. Я и полицеймейстеры тоже были приглашены. Полковник Павленко председательствовал и повторил, чтобы полицеймейстеры давали все сведения о беспорядках немедленно начальн[икам] соответственных воен[ных] районов, — градоначальнику же доносить рапортами по окончании дня. Затем все мы были отпущены, а военные продолжали заседать³³.

25-го Февраля

Сильно избит толпою полицеймейстер Выборгской стороны полковник Шалфеев и легко ранены каменьями два кон[ных] городовых. Убит между 4-5 час. дня на Знаменск[ой] площ[ади] пристав ротмистр Крылов. Картина, как и в предыдущий день, [—] стихийное стремление к Невскому, митинги, красные флаги, остановка трамваев и в отдален[ных] частях и извозчиков. Насколько помню, стрельбы и сегодня не было. — Неожиданно в 11 час. ночи я был вызван председат[елем] Совет [а] Министров к нему на квартиру. На квартире я застал весь совет министров. Мне было предложено князем Голицыным доложить о положении. Не успел я начать говорить, как прибыл генер[ал] Хабалов, который и доложил истекшие события. Положение дел было признано грозным и генерал Хабалов заявил, что им решено с завтрашнего дня приступить к действию оружием. Затем я был отпущен, а заседание продолжалось.

26 Февраля

С утра по городу появились объявления командующ [его] войсками, что в случае беспорядков таковые будут подавлены огнем. Войска в этот день стреляли на Знаменск[ой] площади³⁴. В жандармский наряд на Невском были брошены петарды (ранены лошадь и жандарм). Рота Павловск[ого] полка отказалась идти на усмирение беспорядков, обстреляла конный дозор полиции (ранен городовой и две лошади убиты). Командир батальона полковн[ик] Экстен тяжело ранен в голову³⁵. Генерал Хабалов вызвал в градоначальство командиров отдельн[ых] частей на заседание. Я в заседании не участвовал.

27-го Февраля

В виду получения сведений, что некоторые части войск с утра начали присоединяться к революционерам, генерал Хабалов последовательно посылал несколько отрядов войск с пулеметами для подавления восставших. Какие были результаты мне было неизвестно. Чувствовалась общая подавленность. В 6 часов вечера я получил приказание от Команд[ующего] войсками [округа] перейти в Адмиралтейство. Туда же переведены были войска, и мне приказано было также отвести в Адмиралт[ейство] и наряд полиции и жандармов. Всего: 6 взвод жанд[армов], 90 человек город[овых] резерва и 80 кон[ных] городовых.— Этот наряд находился с утра в градоначальстве и до роспуска на другой день из Адмиралтейства никаких действий не производил и поручений не получал. Из Адмиралтейства часов в 12 ночи всех перевели в Зимний Дворец, а затем обратно в Адмиралт[ейство]. Часов в 8 утра 28-го Февраля начальник резерва доложил мне, что городовые заявили ему, что они слышали от воинских чинов, что те выйти выйдут, но действовать оружием не будут. Городовые опасаются, что их постигнет печальная участь. На это я ответил Начальн[ику] резерва, чтоб он передал от меня городовым приказание сложить оружие и кто желает идти домой, сам я остаюсь здесь. Через минут двадцать я вышел во двор и убедился, что оружие сложено, а из чинов полиции никого нет. Лошади кон[ных] городовых тоже стояли одне. Вскоре войска постепенно с своими офицерами разошлись по казармам и сложили пулеметы, а артиллеристы замки от орудий на <лестнице> на площадке у главного входа в Адмиралтейство. Вместе со мной остались два моих помощника, команд[ир] жандарме[кого] дивизиона, штаб офицер для особых поручений ротмистр Игнаииус (переведен в градоначальство из Москвы 5 дней тому назад) и начальн[ик] резерва подполковник Левисон. Через некоторое время появился генер[ал] Хабалов и генер[ал] Тяжельников. Мы перешли сидеть в чайную комнату, а ген[ералы] Хабалов и Тяжельников куда-то вышли. Вскоре появилась толпа разыскивавшая ген[ерала] Хабалова и по-моему заявлению мы были доставлены в Государств[енную] Думу.— Когда же нас выводили из комнаты, к нам незаметно присоединился и генер[ал] Хабалов. Толпа этого не заметила. При посадке на автомобили мы были обстреляны, как мне показалось, из пулемета. Толпа в панике стала стрелять в разные стороны. Из Гос[ударственной] Думы я был помещен в министерск [ий] павильон, где до меня немедленно же впервые дошли слухи, что чины полиции стреляют из пулеметов.— По этому поводу могу сказать только одно: в полиции пулеметов не было, по поводу пулеметов никто ничего мне не говорил и никаких сведений по этому вопросу, пока я был на свободе, до меня не доходило. Представить себе при каких обстоятельствах и по чьему приказанию чины полиции могли бы быть вооружены и обучены стрелять из пулеметов — я не могу. Не сомневаюсь, что подробное расследование выяснит, что этим занимались не перепуганные уже с 26 Февраля чины полиции, а какая-либо организация, ничего общего с петроградской полицией не имеющая. Про переодевание чинов полиции в другую форму и выдачу им особых суточных в дни революции — ничего не знаю и по этому поводу никаких распоряжений я не отдавал. С утра 25-го Февраля мною было отдано приказание Управл[яющему] моей канцеляр[ией] поручить чиновнику Пилецкому ежедневно, на основании сведений, доставляемых приставами, составлять сводку всех происшествий дня, что и велось им все время до момента перевода моего в Адмиралтейство³⁶. Таким образом, донесение приставов о их действиях во время революционных дней имеется в делах градоначальства. В заключение добавлю, что я уже давал показания в качестве свидетеля в Чрезв [ычайной] Следствен [ной] Комис[сии] 6-го с [его] Апреля, где мною были изложены и другие подробности пережитого времени. 8) Про мои действия могут дать указания лица каждый день по нескольку раз бывавшие у меня в различное время дня и ночи, а именно: мои помощники, Управл[яющий] Канцеляр[ией] и мой секретарь Кутепов.

Генерал Майор Балк
9 Февраля³⁷ 1917 г. г. Петроград
Государ [ственная] Дума. Министерск [ий] Павильон.
ЦГИА Ленинграда.Ф.1695, Оп. 1. Д. 47. Л. 1-5. Подлинник, рукопись.

2 ЗАПИСКА ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА А. П. БАЛКА ОБ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ АРЕСТА ЕГО И НАХОДИВШИХСЯ С НИМ В АДМИРАЛТЕЙСТВЕ ЛИЦ. 19 МАРТА 1917 г.

Копия

ЗАПИСКА ГЕНЕРАЛА БАЛКА
19.III-1917 г.

27-го Февраля 1917 г. генерал Балк, генерал Вендорф, камергер Лысогорский, генерал Казаков, шт. офицер при Градоначальстве для особых поручений ротмистр Игнациус и начальник резерва полиции Левисон находились после роспуска всех войск командующим войсками Хабаловым из адмиралтейства, в адмиралтействе же с целью выждать занятие его Временным Правительством и передаться ему. Когда в адмиралтейство явилась толпа, руководимая прапорщиком и солдатами, с целью арестовать генерала Хабалова, градоначальник генерал Балк и находящиеся с ним лица объявили, кто они. Градоначальник просил препроводить их в Государственную Думу, что и было выполнено на двух автомобилях, причем все оружие вышеуказанные лица заблаговременно передали сторожу в адмиралтействе, и оно было приобщено к оружию, сложенному раньше ушедшими войсками, жандармами и полицией.

Верно: Член Гос. Думы Н. Марков III

ЦГИА Ленинграда. Ф. 1695, оп. 6, д. 27, л. 1. Копия, машинопись.

3 ВОСПОМИНАНИЯ А. П. БАЛКА ИЗ АРХИВА ГУВЕРОВСКОГО ИНСТИТУТА ВОИНЫ, РЕВОЛЮЦИИ И МИРА (СТЭНФОРД, США), 1929 г.

ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ ДНЕЙ ЦАРСКОГО ПЕТРОГРАДА (23-28 февраля 1917 г.)

Дневник последнего Петроградского Градоначальника 23 февраля 1917 г.

На это число никаких зловещих указаний не было. Начался день нормально. Погода отличная — солнечная. Мороз при полном безветрии градусов 5-6.

В 10 ч. утра, принимая доклады у себя в кабинете, стал получать по телефону сведения об оживленном движении на Литейном и Троицком мостах, а также по Литейной ул. и Невскому проспекту. Быстро выяснилось, что движение это необычное — умышленное. Притягательные пункты: Знаменская площадь, Невский, Городская Дума. В публике много дам, еще больше баб, учащейся молодежи и сравнительно с прежними выступлениями мало рабочих. Колесное и трамвайное днижение — нормальное. К 12 часам дня донесли о таком же движении на Петроградской Стороне по Большому и Каменноостровскому проспектам. Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, оживленно разговаривала, смеялась и часам к двум стали слышны заунывные подавленные голоса: хлеба, хлеба...

И так продолжалось весь день всюду. Толпа как бы стонала: «хлеба, хлеба». Причем лица оживленные, веселые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста. По докладу моему Командующ[ему] войсками Петроград[ского] военного округа Ген[ерал] — Лейт[енанту] Хабалову о создавшемся совершенно неожиданном положении, в мое распоряжение были даны: 9-ый запасн[ой] кавалерийский и 1-й донск[ой] казач[ий] Ермака полки. 9-ый полк помещался в казармах вблизи Таврического Дворца. Командир — полковн[ик] Мартынов. Донской казачий полк после пополнения только что прибыл в Петроград. Командовал полком полковник Троилин, впоследствии бывший при Генер[але] Деникине ростовским градоначальником.

Дав маршруты 9-му зап[асному] к[авалерийскому] полку, я приказал крупным разъездами очищать от публики тротуары на Литейной и Невском. Казаки, при нарядах полиции, были поставлены в определенных пунктах города.

В 2 часа я поехал в объезд по городу. Кавалеристы действовали энергично и разумно: спокойно въезжали на тротуары и требовали от публики не останавливаться и расходиться в боковые улицы. Их слушались, но как только разъезд удалялся, сейчас же опять заполняли к сгущались на тротуарах, шли медленно, спокойно, тихо и заунывно повторяли: хлеба, хлеба. На Невском на моих глазах публика бросилась с тротуаров на середину улицы и стала группироваться против Городской Думы. Наряды полиции тщетно уговаривали разойтись. Толпа все больше росла и шумела. Увидав полусотню казаков во главе с офицером у Казанского собора, безучастно смотревшими по сторонам, я вылез из автомобиля, подошел к офицеру, назвал себя и показал немедленно карьером прибыть к месту сосредоточения и рассеять толпу, не употребляя в дело оружие. Офицер, совсем молодой, смущенно посмотрел на меня и вялым голосом подал команду. Казаки построили взводы и шагом, скользя по накатанной мостовой, двинулись вперед.

Пройдя несколько шагов рядом с ними, я крикнул: «карьер». Офицер перевел свою лошадь на «ходу», казаки тоже, но чем ближе приближались к толпе, тем медленнее был аллюр, и, наконец, совсем остановились.

Толпа заревела от восторга, но не надолго. Из Казанской улицы вылетел галопом разъезд конной полиции и устремился на толпу. Мгновение, и все разбежались.

По приезде в Градоначальство мне было доложено, что на отдаленных улицах кучки хулиганов и подростков останавливают извозчиков грузовиков, а на Выборгской стороне на Самсоньевском проспекте были задержаны два трамвайных вагона, причем два околоточных и два полицейских офицера, водворяя порядок, получили серьезные ранения. - Заводы работают…³⁸ Красных флагов нигде не замечалось; агитаторов и руководителей беспорядков тоже не видно. В итоге дня, причина народного движения — непонятна. Ни Департамент Полиции, ни Охранное Отделение на мои запросы не могли указать мотивы выступления. При вечернем докладе Начал[ьник] Охран[ного] Отд[еления] Генерал-Майор Глобачев не имел сведений, объяснявших случившееся. Не исключалась случайность. Хорошая погода тоже сыграла роль. Голода не было. Достать можно было все. К хвостам привыкли. Хлеб, вкусный и питательный, выдавался по 11/2 ф. на человека, а рабочим и войскам по два. У многих была припасена мука, сухари. Волновали слухи, распространяемые паникерами, что скоро мука перестанет доставляться, а потому надо делать запасы сухарей. Во всяком случае, вопрос о наступающем голоде был раздут самой же публикой, к сожалению, не без участия интеллигенции, и получилась общая паника, вынесенная кем-то на улицу, а затем хождение и вопли: «хлеба, хлеба [!]», очевидно, всем нравилось: было приятное занятие ставить полицию в глупое и смешное положение. И таким образом многие, вполне лояльные люди, а в особенности молодежь, бессознательно подготовляли кровавые события, разыгравшиеся в последующие дни...

Продовольственный вопрос, по причине неполного количества доставляемой ежедневно в столицу муки, хотя и был немного обострен, но не представлял причин для беспокойства. В городских запасах находился недельный резерв муки для прокормления 3-х миллион[ного] населения³⁹. Военные запасы в счет не шли и в крайнем случае можно было бы и ими воспользоваться. В очередях приходилось ждать, но не более того времени, к которому привыкло население. Все заботы продовольственного органа, во главе которого уже две недели находился не градоначальник, а по моей усиленной и упорной просьбе особое, вполне самостоятельное лицо, ничего общего с градоначальством не имеющее, Д[ействительный] С[татский] С[оветник] Вейс, назначенный Государем, по представлению Министра Земледелия Риттиха, сводились к получению наибольшего количества вагонов с мукой, которая в изобилии находилась на узловых станциях — в заторе. Для этой цели были командируемы Министром Земледелия особые лица — толкачи, с большими полномочиями. Ежедневно для нормального удовлетворения необходимо было получить 40 вагонов муки, но, несмотря на общий крик «давай вагоны», таковые, благодаря застопорке, прибывали с 14-го февраля не полным числом. Ввиду запасов муки являлась возможность не уменьшать количество пайка, расходуя из резерва и ожидая ежечасно, что Министр Путей Сообщения наладит обещанную разгрузку узловых станций. Телеграммы получались со всех сторон, что мука идет в большом количестве и что вот-вот столица будет залита мукой.

По моей инициативе в 11 час[ов] ночи в большой зале Градоначальства собралось заседание под председательством Ген[ерал]—Лейт[енанта] Хабалова. Участвовали: Начальник Штаба Ген[ерал] — Майор Тяжельников, Полковник Павленко, как Командир Гвардейских частей (Генерал—Лейтенант Чебыкин, популярный среди гвардии, уехал незадолго на отдых в Кисловодск). Командиры: 9-го запас[ного] кавал [ерийского] полка Полков[ник] Мартынов, Командир казач [ьего] полка Полков[ник] Троилин, Начальники воен[ных] районов, адъютант Генерала Хабалова Л.-Гв. Финляндск[ого] полка Поручик Мацкевич, Начальн[ик] Охран[ного] Отдел[ения] Генер[ал] - Майор Глобачев, Команд [ир] Жандарм [ского] дивизиона Генерал—М [айор] Казаков, Полицеймейстера: Действительный Статский Советник Значковский, Ген[ерал] — Майор Григорьев, Полков [ник] Спиридонов, Полков[ник] Шалфеев, Полк[овник] Пчелин, Д[ействительный] С[татский] С[оветник] Мороки, Нач[альник] резерва Полков[ник] Левисон, Нач[альник] Сыскн [ого] отделен[ия] Ст[атский] сов[етник] Кирпичников, Нач[альник] речн[ой] полиции Генер[ал] — Майор Наумов, мой секретарь А. А. Кутепов и все чины, состоящие для особых поручений при Градоначальнике.

В начале заседания я ознакомил присутствующих с событиями дня. Пострадавшие были только упомянутые выше чины полиции. Выяснилось, что казачий полк во всех случаях бездействовал. Полковник Троилин, очень симпатичный и выдержанный человек, заявил, что полк только что пополнен. Казаки не опытны в обращении с толпой и могут действовать только оружием, и что лошади у них не приучены к городу. На вопрос одного из военных начальников, почему казаки не разгоняли толпу нагайками, получился для всех совершенно неожиданный ответ: «Нагаек в полку нет». Ген. Хабалов приказал из сумм, находящихся в его распоряжении, отпустить немедленно по 50 к. на казака на обзаведение нагаек.

Решено на завтра войскам быть готовыми по первому требованию стать в 3-ье положение, т. е. занять соответствующие городские районы. Охрана города оставалась на ответственности Градоначальника.

Я немедленно отдал приказание на завтра занять, согласно давно уже выработанному плану, все ответственные пункты города, мобилизовав всю полицию, усилив ее казач[ьими] и кавал[ерийскими] запас[ными] полками и жандармск[им] дивизионом. Речная полиция охраняла переходы через Неву. План охраны столицы, а также Инструкция совместных действий войск и чинов полиции были выработаны мною при полном согласии с военным начальством еще в Ноябре месяце⁴⁰. Инструкция была отпечатана в типографии Градоначальства и всем, кого она касается, разослана. Министр Внутрен[них] Дел доложил об этом Государю. Государь заинтересовался и рассмотрел внимательно план Петрограда, на котором в красках были нанесены места расположения войск и чинов полиции, до вступления войск в третье положение. Остался вполне доволен, заметив, что в случае, если народ устремится по льду через Неву, то никакие наряды его не удержат.

По окончании заседания разошлись все в спокойном настроении. У военных была полная уверенность, что при вызове войск порядок будет немедленно водворен. При прощании Ген. Глобачев еще раз доложил мне, что для него совершенно непонятна сегодняшняя демонстрация и возможно, что завтра ничего и не будет.

Ночь прошла совершенно спокойно.

24 февраля

В 9-ом часу утра я с своим секретарем А. А. Кутеповым объезжал столицу.

Останавливаясь в местах сосредоточения нарядов, я выходил из автомобиля, кратко объяснял положение и обращался со словами уверенности, что чины столичной полиции, при свойственной им выдержке и умении нести службу, поработают даже сверх сил, но водворят порядок в столице, что так необходимо для спокойного настроения войск на фронте.

По ответам и глазам людей я убедился в сознании ими важности переживаемого момента, и что они всецело проникнуты чувством долга к службе, что и подтвердилось впоследствии на глазах у всего Петрограда.

Большой наряд находился во дворе Городской Думы. Здесь пришлось задержаться дольше. Классные чины полиции, городовые и жандармы с полным спокойствием и пониманием обстановки отвечали на мои вопросы и, когда я объявил, что распоряжением М.В.Д. раненые вчера на Выборгской стороне чины полиции получили по 500 руб. пособия на лечение,— чувство благодарной удовлетворенности проявилось на их лицах.

Проезжая по Невскому и Литейной к Литейному мосту, хотя и было заметно усиленное движение, но скопления народа нигде не было. В конце моста на Выборгской стороне стоял большой полицейский наряд и не пропускал праздношатающихся на другую сторону реки. По Неве у спусков тоже видны были наряды. Движение через Неву нормальное.

Сойдя на мосту с автомобиля, я подошел в упор к толпе, большей частью состоявшей из простого народа, стоявшей и глазевшей на наряды полиции, и громко спросил: «Почему вы не работаете и стоите без дела [?]» На что, после некоторого колебания, четыре человека из впереди стоявших вступили со мной в разговор в вполне пристойном тоне. По их словам в столицу доходит мука в достаточном количестве, но ее населению не раздают, а продают спекулянтам, и вот народ голодает, а спекулянты наживаются. «Неправда»,— ответил я и предложил им немедленно отправиться ко мне в Градоначальство, где им прикажу показать в Продовольственном Отделе книги и накладные прибывающего ежедневно хлеба. Один из них пусть хоть сейчас садится в автомобиль и поедет со мной в Градоначальство, где и будет ожидать прихода остальных. Они поблагодарили и сказали, что придут, но на поездку со мной, хотя и подталкивали друг друга, не решились. Я подозвал автомобиль, сел, и, попросив дать дорогу, проехал через толпу на Выборгскую сторону. Некоторые поклонились. На Выборгской и Петроградской стороне было спокойно. Можно было думать, что предположение Нач[альника] Охр[анного] Отд[еления] сбудется и что прогулки со стонами, хлеба — населению, надоели. В Градоначальство тоже тревожных сведений не поступало, создалась возможность заняться текущими делами. Я приступил к приему просителей.

В 12 часу все телефоны зазвонили: через Неву по льду ниже Литейного моста гуськом, в нескольких местах протаривая дорогу в снегу, а затем и в других пунктах Невы — двигались беспрерывные вереницы людей. Об этом звонили из разных мест и даже Генерал Хабалов передал мне, что он из окна своей квартиры на углу Литейн[ого] и Франц[узской] набережной видит непрестанные цепи людей, быстро идущих через Неву на Французскую набережную.

На Литейной, Знаменской площади, по Невскому от Николаевского вокзала до Полицейского моста и по Садовой улице — вскоре сосредоточились сплошные массы народа. Прекратилось движение трамваев и участились случаи ссаживания с извозчиков, а у Николаевского вокзала и на Лиговке хулиганы сворачивали кладь с ломовых. Движение через Неву увеличивалось с каждой минутой. На главных улицах массы плотнели, и наряды полиции потонули в толпе. В любой момент толпа могла начать выступление, но, как и вчера, руководителей не было, и пока все ограничивалось отдельными хулиганскими озорствами.

Медлить было рискованно. В 12.1/2 час. дня я доложил по телефону Ген. Хабалову, что полиция не в состоянии приостановить движение и скопление народа на главных улицах и что, если войска не возьмут правительственные и общественные учреждения под свою охрану, то я, в особенности с наступлением сумерек, не в состоянии поддерживать порядок в столице.

На это Ген. Хабалов сейчас же мне ответил: «Считайте, что войска немедленно вступают в 3-ье положение. Передайте подведомственным Вам чинам, что они подчиняются Начальникам соответственных военных районов: должны исполнять их приказания и оказывать им по размещению войск содействие. Через час я буду в Градоначальстве».

Я созвал лиц, состоящих непосредственно в моем расположении, разъяснил положение дел, послал телеграммы полицеймейстерам с требованием немедленно явиться Нач[альникам] воен[ных] районов. Съезжались все Нач[альни] ки воен[ных] районов на заседание ко мне в кабинет. В это время я имел возможность оставаясь тут же в кабинете принимать доклады по текущим делам. Кабинет большой, разделенный аркой, и мы друг другу не мешали. Если я находил нужным, что-либо заявить — подходил к столу и принимал участие в заседании. За все время никаких недоразумений у войск с чинами полиции не было. Отношения установились самые приязненные и доверчивые. Моя просьба в отдаленные и глухие места города ставить военно-полицейские посты была принята сочувственно и постовые городовые в одиночку не стояли, на главных же улицах продолжали стоять полицейские посты, но вздвоенные.

На ночлег все разъезжались по домам, наряды отпускались по казармам и в 1—2 часа ночи Градона[чаль]ство да и вся столица мирно отдыхала до утра.

По вступлении войск в городские районы и выставлении ими караулов, хотя движение народа и было велико, но за весь день особых выступлений больше уж не было.

Министру Внутренних Дел А. Д. Протопопову доложил по телефону. Министр выслушал спокойно и спросил мое мнение о создавшемся положении. Я ответил: «если войска сразу же проявят энергию и твердость, то их слишком достаточно для достижения положительных результатов».

Через несколько минут по окончании разговора с Министром мне доложили, что после моего отъезд[а] с Выборгской стороны толпа у моста настолько увеличилась, что проезд через мост стал затруднителен и можно было ожидать, что и сама толпа хлынет на другую сторону и прорвется на Литейный Проспект. Полицеймейстер Выборгской стороны, после долгих уговариваний приказал наряду Конной Полиции рассеять толпу, что и было мгновенно исполнено. Полк. Шалфеев, старик, всеми уважаемый и любимый населением шел за разъездом, и в это время сзади получил удар булыжником в голову настолько сильный, что потеряв сознание и обливаясь кровью, свалился на мостовую. Сейчас же его перенесли в клинику. Рана оказалась тяжкой. Этот случай еще больше укрепил сознание военного начальства, что положение создается серьезное.

По приезде Генерала Хабалова было решено ввиду налаженности доставки всех сведений в Градоначальство, обилия телефонов (при моем письменном столе было семь) и привычки обывателей со всеми насущными вопросами обращаться в Градоначальство, установить Штаб Командующего Войсками не в Окружном Штабе, как предполагалось раньше, а в Град[оначаль]стве. Для меня это было удобно в том отношении, что распоряжения военного начальства становились мне в большинстве случаев сейчас же известными, и я мог в каждом случае дать сведения и Генералу Хабалову и разъяснять многие вопросы своим подчиненным и встревоженным обывателям, обращающимся ко мне и лично, и по телефону. Что же касается канцелярских дел, их пришлось пока прекратить, т.к. Градоначальство, а в особенности мой кабинет, обратился в Штаб Командующего Войсками и заполнился лицами, состоящими при Генерале Хабалове, а также Начальниками и адъютантами, прибывающими с докладами, а столовая моей квартиры превратилась в столовую Штаба.

Во дворе Градоначальства, к сожалению маленький, был введен жандармский дивизион. Прибывающие войска располагались по Гороховой и Адмиралтейской площади — их долго не держали и отправляли по назначению. Порядок дня установился следующий: между 9-10 час. утра приезжал из своей квартиры Генерал Хабалов, в это же время собирались и чины его Штаба. Я делал доклад-сводку, происшествий. Генерал Хабалов давал распоряжения Начальникам районов, а затем до 12-1 часу ночи все оставались в Град[оначаль]стве. В 11-12 ч[асов] ночи стало заметно, что благомыслящая часть публики предпочла отправиться по домам, а не любоваться зрелищем, как то было в первый день. К 7 час[ам] вечера столица затихла.

Ежедневное донесение Государю, как в последующие дни до 26 включительно — состояло сегодня кроме сжатого доклада о случившемся, также и сообщения, что поддержание порядка в столице перешло в руки Командующего войсками. Ежедневный рапорт на Высочайшее имя писался по особому традиционному образцу, установленному еще Императором Николаем I: начинался с перечисления движения больных по госпиталям, указания несчастных случаев с воинскими чинами и уже под конец в краткой форме о событиях в столице. Писал рапорт особый чиновник, на удивление красиво пишущий, и подписывал я не ранее 12 час. ночи, причем чиновник искренне огорчался, когда я удлиннял рапорт. Это вопреки традиции.

Несмотря на раннее окончание движения народа, прибывший с вечерним докладом Начальник Охранного Отделения сообщил мне малоутешительные сведения: в левых верхах было решено, если завтра опять соберутся толпы, использовать положение в смысле агитации, и, если заметно будет сочувствие улицы, произвести беспорядки, смотря по обстоятельствам, включительно до вооруженного выступления. Какие выбросят толпе лозунги — ясно не было — тоже смотря по обстоятельствам. Замечалось, что верхи сами не могли понять и разобраться в свалившейся совершенно неожиданно на их голову благоприятной обстановке.

Я передал об этом генералу Хабалову. Военное начальство все же решило пока воздерживаться от применения в дело оружия.

25 февраля

При утреннем объезде столицы впечатление получилось благоприятное. Уборка улиц идет вовсю. Магазины открыты, уличное движение нормальное. Трамваи ходят. Большая часть фабрик работают⁴¹. Сенная площадь переполнена продуктами. Колбасная-шатер, устроенная Принцем Ольденбургским, битком набита покупающими дешевые и вкусные колбасы (из гальо).

Постовые городовые держатся и отвечают бодро. Видна полная готовность служить не за страх, а за совесть.

При посещении в клинике старика полковника Шалфеева он глубоко тронул меня, заявив, чтобы я не терял времени с ним, что он скоро поправится и вновь будет нести службу на своем посту.

Часов около 10 дня, когда уже все военное начальство сидело у меня в кабинете, неожиданно без доклада отворилась дверь, и вошел М.В.Д. Протопопов. Со свойственной ему приветливостью приподнятым тоном обратился ко мне со словами сожаления о раненых чинах полиции и просил принять и передать столичной полиции благодарность за их тяжелую самоотверженную службу за последнее время, причем объявил, что как первое пособие при ранении, он из сумм Министерства еще вчера приказал отпускать в каждом случае по 500 рублей. Все сказанное предложил мне в срочном порядке объявить в приказе по Градоначальству.

Сегодня фабрики уже работали не так интенсивно, как в предыдущие дни. Рабочие уходили группами с занятий и по дороге митинговали. Полицейместер II отделен[ия] генерал Григорьев докладывал, что в районе Путиловского завода толпы рабочих несколько раз рассеивались нарядами конной полиции.

В час дня на Знаменской площади толпою были выкинуты красные флаги.

Пристав Александровской части ротмистр Крылов, один из выдающихся по службе офицеров, с небольшим нарядом полиции пробился через толпу, захватил флагоносца, выхватил у него флаг и направился с задержанным к Николаевскому вокзалу. Толпа тесно их обступила и следовала за ними. Неизвестный выхватил сзади у ротмистра из ножен шашку и нанес ему смертельный удар в голову⁴². Хотя медицинская помощь была немедленно оказана на вокзале, но ротмистр Крылов, не приходя в сознание, скончался через несколько минут. Значительный наряд казаков находился тут же, но не оказал никакого содействия даже и тогда, когда вызванная конная полиция рассеивала толпу на площади.

Во многих местах стали появляться ораторы с призывом низвергнуть преступное, передавшееся на сторону немцев правительство. Призывали войска обратить штыки на изменников и избивать чинов полиции.

Толпа уже не двигалась со стонами: хлеба, хлеба — и не проявляла свойственное ей в предыдущие дни веселое настроение, впрочем, и состав толпы был уже иной: преобладали подонки, интеллигентная молодежь с немалым процентом молодых евреев. Многие поняли, что игра в прогулки превращается в торжество черни. Этот день был обилен происшествиями и явно носил бунтарский характер. Трамваи останавливались. Седоков с извозчиков ссаживали, причем по адресу прилично одетых сыпались остроты и ругань. В некоторых местах из лавок тащили съестные припасы, ну и конечно, били фонари и стекла в окнах. Появлялись и красные флаги, но все пока еще было разрозненно. Каждый руководитель действовал по своей инициативе, и общего определенного [плана] выступления не было.

Вообще же, несмотря на беспорядки, обыденная жизнь столицы продолжала идти своим чередом. Присутственные места работали нормально. Вечером театры, кинематографы и другие увеселительные места — были полны.

В 4 часа дня в разъезд жандармов на углу Невского и Литейной брошены две бомбы слабой разрушительности, но сильные по звуку. Лошади были ранены. Люди не пострадали. Около этого же времени у Городской Думы воинские чины дали несколько выстрелов по толпе, напиравшей с красным флагом к Думе. Убитых — 4, ранено — 12. Дежурным отрядом Красного Креста раненым была немедленно оказана помощь.

На Екатерининском канале вблизи церкви Спаса на крови команда эвакуированных Л.-Гв. Павловского полка, вызванная к [Городской] Думе на усиление, остановилась и начала митинговать. Когда появился разъезд конной полиции, солдаты обстреляли их, убили две лошади и ранили двух конных городовых. Прибывшему командиру Запасного батальона Л.-Гв. Павловского полка полковнику Экстену солдаты кричали, что к Думе не пойдут и против народа выступать не желают. Полковник Экстен начал их уговаривать и в это время кто-то из собравшейся толпы выстрелил в него сзади в упор из револьвера и тяжело ранил в шею. Полковника увезли в казармы полка, а команда долго еще митинговала и только прибывшему полковому священнику удалось уговорить их возвратиться в казармы⁴³.

Теперь ясно. Этот безнаказанный выстрел имел большие последствия. Руководители поняли, в какую среду надо направить все свои усилия. Они использовали, как выяснилось впоследствии, все средства и силы вплоть до пропаганды думских депутатов в ночь на 27-ое фревраля в казармах Волынского и Преображенского полков и достигли решительных результатов: штыками солдат завоевали так называемую великую, бескровную российскую революцию.

Тогда военное начальство говорило, что это только команда эвакуированных, подлежащая на днях возвращению на фронт, но что остальные части батальона, в особенности Учебная Команда⁴⁴,— крепки, и надеялись, что, поступив с командой эвакуированных по всем строгостям закона — другим будет неповадно.

По прибытии команды в казармы, она была выделена в особое помещение, а 11 человек особенно виновных отправлены в Петропавловскую крепость⁴⁵. Было сделано распоряжение на другой же день назначить суд.

В штабе генерала Хабалова события принимались чересчур спокойно. Генерал Хабалов и генерал Тяжельников были молчаливы и замкнуты. Полковник Павленко — главный распорядитель — проявлял деятельность, но сильная контузия, а также слабое сердце, не давали ему возможности быстро разбираться в создавшейся обстановке, а когда он говорил по телефону, затягивал слова, и по временам понять его даже сидящим в той же комнате было затруднительно, да и манера выражаться не всегда была подходящая к случаю.

А в это время телефоны звонили, и требовалось немедленное решение и распорядительность. Полковник Павленко был верен своему долгу — заменить своего начальника ген.-л. Чебыкина, находящегося на отдыхе в Кисловодске, но он был явно болен. Болезнь за последние дни обострилась. Все это знали. Знал и генерал Хабалов, но к сожалению, своевременно не заменил его.

Кипучую деятельность, находчивость и способность быстро разбираться в затруднительных случаях — проявлял адъютант ген. Хабалова Л.-Гв. Финляндского полка поручик Мацкевич. Он сидел напротив моего стола и не отходил от главного телефона, передавая трубку мне, когда дело касалось Градоначальства. Почти все военные вопросы разрешал немедленно сам, несмотря на присутствие старших, сидящих тут же. За все время я не слышал, чтобы кто-то ему сделал замечание. И надо отдать ему справедливость: шло все быстро и понятно. По временам он глазами спрашивал мое мнение, и я наклонением головы отвечал ему.

Генерал Хабалов за всю мою совместную службу производил на меня впечатление человека доступного, работящего, спокойного, не лишенного административного опыта, но тиходума и без всякой способности импонировать на своих подчиненных и, главное, распоряжаться войсками.

Отсутствие генерал—л[ейтенанта] Чебыкина, знающего отлично весь гвардейский офицерский состав Петроградского гарнизона, и до корней волос строевого офицера, умевшего говорить с солдатами и воздействовать на них,— давало себя чувствовать. Уезжая в отпуск в Кисловодск, генерал Чебыкин сам сознавал, что это как будто несвоевременно, и, прощаясь со мной, говорил, что по первой же телеграмме немедленно явится в строй и действительно явился, но уже не для дела, а лишь для заполнения, в качестве арестованного, и без того до отказа забитого Министерского Павильона Таврического Дворца.

Можно допустить, что день 25 февраля дал лицам, заинтересованным в разрастании беспорядков, убеждение, что отсутствие популярного, энергичного военного руководителя предоставляет им еще больше шансов рассчитывать на успех пропаганды в переутомленных войсках, тем более, что запасные батальоны, перегруженные людьми местного призыва, доходящими до 15 тысяч штыков в батальоне, возглавлялись больными, ранеными офицерами или малоопытными, только что окончив-шими ускоренные курсы военных училищ, молодыми людьми.

День 25 февраля был нами проигран во всех отношениях. Не только руководители выступлений убедились, что войска действуют вяло, как бы нехотя, но и толпа почувствовала слабость власти и обнаглела. Решение военного начальства импонировать силами, в исключительных случаях применять оружие не только подлило масло в огонь, но, замотавши войска, дало им возможным думать, что на хулиганские выступления начальство смотрит растерянно, как бы боится «народа», а помехой всему власть и ненавистная полиция.

На вечернем военном собрании по заслушиванию докладов Начальников военных районов все высказались за энергичное применение на завтра оружия на всякое малейшее выступление.

Генерал Хабалов без колебаний согласился и приступил к составлению воззвания к обывателям в самой решительной форме.

В 11 часов в Градоначальстве уже никого из военных не оставалось. Движение народа и сегодня окончилось рано. Доклад Начальника Охранного Отделения гласил, что руководители, ввиду удачи дня, решили продолжать свою тактику бунтарства, но определенного согласованного плана у них до сих пор еще все-таки выработано не было.

В 12 часов ночи я был вызван срочно к Председателю Совета Министров, к князю Голицыну. Быстро собравшись, отправился на Моховую. Город вымер. На улицах видны были военно-полицейские посты и разъезды. Безветрие. Идет маленький снег. Всюду тишина.

Дежурный чиновник немедленно, без доклада провел меня в комнату, где за столом уже сидели все министры и Директор Департамента Полиции Действительный Статский Советник А. Т. Васильев. Отсутствовал по болезни Морской министр адмирал Григорович. Мне было предложено место между князем Голицыным и военным министром генералом Беляевым, и сейчас же князь Голицын обратился ко мне с предложением подробно доложить о текущих событиях.

За овальным столом, кто на диване, кто на мягких креслах сидели министры. Подавленности и растерянности — никакой, за исключением генерала Беляева, не было.

Доклады и обмен мнениями шли по очереди, начиная с меня, затем Беляев, Протопопов, Риттих, Покровский, Добровольский и далее. Князь Голицын руководил заседанием, преисполненный спокойствием и достоинством.

Я доложил подробно все сведения, имевшиеся у меня, причем все молчали и никаких вопросов мне не задавали. Я почти окончил доклад, как вошел генерал Хабалов, и князь Голицын, обращаясь к нему, сказал: «Градоначальник уже изложил нам положение дел в столице. Прошу Ваше Превосходительство со своей стороны ознакомить нас с имеющимися у Вас сведениями и высказать Ваш взгляд, что надо предпринять для водворения порядка».

Генерал Хабалов ничего нового не сказал, добавив, что он приказал на завтра принять решительные меры к подавлению беспорядков, пресекая таковые в корне оружием. Распоряжения войскам и предупреждение жителей столицы, что всякая попытка к беспорядкам будет беспощадно подавлена огнем, печатаются и до рассвета будут расклеены в большом количестве на улицах. Генерал Хабалов говорил по обыкновению спокойно, но подъема и уверенности в успехе дела в его словах не было.

Генерал Беляев говорил вяло, неуверенно, имел вид человека, боящегося ответственности, закончил словами: «Да, конечно, надо принять энергичные меры».

Министр внутренних дел Протопопов начал с характеристики существующих политических партий и их влияния на события. Он предложил вообразить круг, а в нем соответствующие по величине сегменты, окрашенные в политические цвета: красный, оранжевый, черный и т. д. Не думаю, чтобы политические сегменты заинтересовали присутствующих. Момент был неподходящий. Время не ждало. Заключение министра было: немедленно, пока еще не поздно, принять решительные меры к подавлению беспорядков в столице.

Министр земледелия Риттих со свойственным ему красноречием подавлять реальностью выводов высказал, что только несокрушимая энергия и решимость не останавливаться не перед какими жертвами могут завтра установить расхлябанный организм, власть и порядок. Каждому необходимо проникнуться сознанием не останавливаться перед ужасом пролития крови, т. к. упустив время теперь, в дальнейшем потребуется уже море крови. Министр Риттих сказал это таким непреклонным тоном, с таким подъемом, что невольно все притихли. Пауза длилась довольно долго и была тягостна.

Затем взял слово министр иностранных дел Покровский. До этого времени он безучастно сидел на диване, не проронив ни слова: вялый, часто закрывая глаза, производил впечатление переутомленного человека, еле борющегося со сном. При первых его словах почувствовалась искренность, отнюдь не растерянность, а глубокое убеждение, что другого исхода нет.

«Господа,— говорил министр,— по моему мнению нам остался единственный выход: немедленно же всем отправиться к Государю Императору и молить Его Величество заместить всех нас другими людьми. Мы не снискали доверия страны, и, оставаясь на своих постах, ни в коем случае ничего не достигнем».

Голос его был спокоен. Глаза светились искренностью и добротой.

Заявление Покровского — была истина. Полагаю, что большинство сознавали это в тайнике души своей, но также понимали, что складывать портфели, когда в столице бунтует чернь, не своевременно и преступно.

Взгляды, высказанные прочими министрами, ничего особенного не представляли. Все, кроме Покровского, требовали решительных действий. Таким образом, робкому генералу Беляеву и нерешительному генералу Хабалову представилась возможность убедиться во всеобщей поддержке того образа действий, на котором они остановились к сожалению, только в ночь на 26 февраля.

Заседание министров в этом отношении принесло пользу: два генерала, далеко не воинственные, набрались энергии и освободились от страха ответственности перед Царем и обществом.

Заседание закончилось в 3 часа ночи.

Во время заседания два раза входил секретарь Председателя Совета Министров и докладывал князю, что Гучков по телефону хочет говорить с градоначальником, на что князь сказал: «Передайте Гучкову, что градоначальник занят в заседании и отлучиться не может».

Как выяснилось впоследствии, Гучков хотел говорить со мною по поводу произведенного этой ночью ареста некоторых членов военно-промышленного комитета⁴⁶. Гучков приезжал для этой цели в Градоначальство, и, узнав, что я у князя Голицына, звонил несколько раз. Князь Голицын догадывался, с какой целью ищет меня Гучков, но, разделяя взгляд о необходимости ареста, не хотел по этому поводу допустить ходатайство Гучкова.

Военно-промышленные комитеты, руководимые Гучковым, за последнее время играли двойную роль. Снабжая войска снарядами, вели злостную пропаганду против существующего правительственного строя и стремились завоевать симпатию рабочих и улицы. Назначенный съезд представителей военно-промышленных комитетов в Москве на февраль месяц не был допущен. Гучков, надеясь добиться при посредстве давления Думы разрешения съезда в Петрограде, кинул клич, и представители собрались за несколько дней до беспорядков в Петрограде. Мною были получены сведения от Департамента Полиции и Охранного Отделения, что съезд, собравшись, займется не только специальными делами, но и чисто политическими вопросами дня и выразит первым делом недоверие правительству. Съезд допущен не был. Гучков рвал и метал. Наконец, надежды, съехавшихся оправдались. Родзянко принял горячее участие и добился, что 25 февраля съезд был неожиданно разрешен, причем чины местного участка, не получив от меня уведомления о внезапном разрешении съезда, не допустили таковой открыть заседание в одном из домов Троицкого переулка.

Пожаловались Родзянко, и тот ничего лучшего не нашел, как протелефонировать мне взбешенным голосом, что «я сейчас сам поеду в Троицкий переулок и за шиворот выброшу пристава из помещения».

Итак, съезд открылся. Что говорилось на съезде, не помню, но в ночь на 26-ое некоторые члены съезда по представленным данным Министру Внутренних Дел Департаментом Полиции были арестованы и съезд закрыт. Руководящую роль на съезде играл Гвоздев.

При обратном проезде по городу наблюдалась полная тишина.

В Градоначальстве рапорты полицмейстеров и сведения Начальников Охранного и Сыскного Отделений ничего нового не дали.

26 февраля

День начал по обыкновению с объезда. На улицах у объявлений генерала Хабалова, расклеенных в большом количестве, толпятся кучки⁴⁷. Лица серьезные. Беспечно веселого настроения, как в первые дни, уже нет. Погода к сожалению продолжает быть прекрасной. Часов около десяти с окраин города пришли донесения о начавшейся стрельбе войск по толпам. В 12 часу части Л.-Гв. Волынского полка, находящиеся на Знаменской площади, открыли огонь по Новому Невскому, Гончарной и Лиговке.

Градоначальство стало заполняться встревоженной публикой. В этот день все приемные были забиты до отказа просителями. Некоторые напуганы, но большинство с чувством удовлетворения: наконец-то войска перестали быть только свидетелями уличных безобразий и перешли к активным действиям.

Принц Ольденбургский, бывш. премьер Трепов, министры, графиня Витте, Царское Село и проч. запрашивали и интересовались событиями. В числе других меня посетили бывш. Московский Градоначальник генерал Резвой-Ренбот и бывш. Варшавский Обер-Полицеймейстер генерал Мейер. Беседуя с ними о переживаемом, про государственный переворот не упоминалось. Беспорядки — да, но Россия их знала за последние годы немало, а мы, служащие в Министерстве Внутренних Дел, были далеко не истеричны: привыкли к ним и понимали, что без жертв с обеих сторон, конечно, не обойдется, но предположение, что войска в конце концов не подавят волнение, в мыслях не допускали.

Войска стреляли и в других пунктах, но в общем умеренно. Не было надобности — при первых выстрелах толпа разбегалась. Задолго до сумерек в столице наступила тишина и видимый порядок. Действиями Волынцев на Знаменской площади военное начальство осталось особенно довольным: стрельба произвела подавляющее действие на толпы.

За весь-день, по сведениям, поступившим в Градоначальство, оказались убитые — 50, раненые около 100, в большинстве случаев, к сожалению, лица, случайно попавшие под выстрелы. На три миллиона жителей процент ничтожный⁴⁸.

В 11 часу ночи, во время военного заседания неожиданно приехал Мин. Вн. Дел Протопопов. Я провел его в гостиную и доложил о событиях. Протопопов, удовлетворенный действиями войск и достигнутыми результатами, выразил удовольствие, что Градоначальство действует в полном согласии с военными властями, и что за все дни общей работы не случилось никаких недоразумений.

На заседании доклады начальников районов носили успокоительный характер, но общее мнение было: «войска устали», а некоторые части не получили совершенно горячей пищи, возвращались в казармы голодными.

Мой большой приятель боевой офицер, капитан Машкин, оставшийся за заболевшего полковника Весновского⁴⁹, командира запасного батальона Л.-Гв. Волынского полка, на мои слова: «Волынцами сегодня все любовались»,— с горькой улыбкой сказал: «Да, это правда, действовали отлично, но страшно измучились, а в 4 часа их надо опять поднимать. Это не легко». Тон его мне не понравился. Сам он тоже был изнурен донельзя.

Начальник Охранного Отделения по специальному телефону, испросив разрешения не приезжать с докладом, передал, что действия войск произвели сегодня на выступавших угнетающее впечатление и можно ожидать, что завтра беспорядки пойдут на убыль. Он был прав. Когда мы были в заключении в Министерском павильоне, солдаты Преображенского полка рассказывали нам, что 26 вечером рабочие, возвращаясь по домам, говорили им: «Черт вас дери. Мы за вас стараемся, а вы в нас стреляете. Пропади вы прахом. Завтра утром поспим, а после обеда встанем на работу».

Просидев до 2-х часов ночи за работой, я пошел спать. Проходя по приемному залу, я невольно залюбовался зимней царственной красотой Адмиралтейского сквера и опоэтизированного Адмиралтейского шпица. Столица спала. Казалось, отдыхала от безобразий последних дней, лишь у пылающих костров жались извозчики, а около них неподвижно стоял неизменный страж порядка — старый петербургский городовой.

В 3 часа ночи над кроватью зазвонил телефон. Генерал Глобачев сообщал о полученных им сведениях про 2-ой флотский экипаж: [решено] перебить офицеров, когда они придут на занятия в казармы. Позвонил к Хабалову: гробовое молчание. Вызвал к телефону полицеймейстера и местного пристава, отдал распоряжения и немедленно приказал приставу ехать и доложить командиру экипажа. На другой день во 2-м флотском экипаже все было благополучно. Осуществилось нечто худшее в другой воинской команде, которая до того считалась образцовой в округе.

27 февраля

В 8-м часу утра зазвонил телефон. Был уверен услышать известия про 2-ой флотский экипаж. Ошеломляющее сообщение командира запасного батальона Л.-Гв. Волынского полка, полковника Висковского. «Где генерал Хабалов [?]» — спросил меня взволнованный голос.— «Его здесь нет, он еще на квартире, а что случилось [?]»⁵⁰ — «Учебная команда не хочет выходить из казарм»⁵¹.

Затем пауза. Слышу, полковнику Висковскому что-то докладывают задыхающимся голосом. «А вот сейчас,— продолжал полковник,— мне доложили, что Зав. Учебной Командой капитан Лашкевич убит, а команда взбунтовалась...»

Я немедленно соединился и доложил Министру. «Каково Ваше мнение [?] » — спросил Протопопов.— «Дело совсем плохо, раз команда лучшего батальона взбунтовалась и убила образцового командира».

Министр некоторое время молчал. «Я по повелению Государя только что послал в Государственную Думу Высочайший указ о перерыве заседаний. Что вы на это скажете?» — «Если бы это было сделано значительно раньше. Теперь только повредит делу».— «Ну, посмотрим, что Бог даст, может к вечеру все и успокоится»,— закончил А. Д. Протопопов.

К 9-ти часам приехал со Штабом генерал Хабалов. Был вызван находящийся в отпуску в Петрограде полковник Преображенского полка А. П. Кутепов, имя которого так прогремело в Добровольческой Армии. Он был популярен среди солдат-преображенцев, как храбрый, близко стоящий к ним офицер. В ожидании его прибытия сосредоточивали учебные команды Гвардейских полков в отряды, которым полковник Кутепов и должен был подавить взбунтовавшихся.

За это время сведения получались не утешительные. К Волынцам присоединились соседи по казармам: Литовцы, Преображенцы и 2-ой саперный батальон. Все высыпали на улицы: стреляли в воздух, в числе выкриков были также слышны: «Не хотим чечевицы».— Вся эта вооруженная орда слушалась каждого проходимца и, из боязни ответственности, жаждала только руководителя, за спиной которого можно было бы укрыться. Скоро таковой нашелся в лице унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова, а затем с Выборгской стороны примчались на автомобилях товарищи-рабочие.

Тогда крики и стрельба прекратились, перешли к грабежам по квартирам и поджогам.

В 10-м часу жандармский дивизион, расположенный на пути движения взбунтовавшихся к Литейному мосту, во главе с поручиком Подобедовым и людьми, оставшимися свободными от нарядов, тоже присоединилися к бунтарям. Окружной Суд пылал. Патронный завод захвачен и тоже подожжен.

Для меня стало ясно — мы теряли власть.

Вызвав к телефону Министра, я доложил ему, что военный бунт беспрепятственно и быстро разрастается. К вечеру в столице будет полная анархия, что возлагать надежды на одного полковника Кутепова, как бы он ни был храбр и популярен,— теперь уже поздно. Министр задал вопрос, что теперь по моему надо делать. - «Предупредить Государя и надежно охранить Царскую семью, послал сейчас же в Царское Село Конную полицию, за стойкость и верность коей я ручаюсь». Министр ответил: «Это преждевременно, к вечеру подойдут с фронта свежие войска. Продержитесь ли Вы до вечера [?]» — «Да, продержимся».— «Да хранит Вас Господь Бог. Я рад, что Вы спокойны». Этот разговор был 1 последний разговор мой с А. Д. Протопоповым, как с Министром.

Наконец, прибыл в Градоначальство полковник Кутепов. Генерал Хабалов обрисовал печальное положение, назначил в его распоряжение 4 учебные команды с 12 пулеметами и приказал подавить бунт. Полковник Кутепов выслушал молча. Затем сказал: «Слушаю» — и отправился к отряду. Внешность его и манера держать себя производила подкупающее впечатление — чувствовались сила и энергия.

После ухода полковника Кутепова настроение Штаба окрепло. Вскоре по телефону начали передавать о движении отряда, и к часу дня получились сведения, что отряд продвигается к Литейному мосту и перед ним отходят взбунтовавшиеся части, сосредоточиваясь у Государственной Думы. Затем сообщения прекратились, и, когда я в 2 часа обратился к поручику Мацкевичу с вопросом: «Что же Кутепов [?]» — получил ответ: «Постепенно продвигается». По тону ответа и опять понизившемуся настроению Штаба понял, что они сами не знают, где и что с Кутеповым.

С 2-х часов дня события протекали с подавляющей быстротой. Часов не помню. Помню только, что случилось в Градоначальстве до сумерек и что было после сумерек в Адмиралтействе, куда мы все по приказанию генерала Хабалова перешли, как к месту, где удобнее располагать отряды и защищаться в случае нападения; что такое произойдет, никто из нас не сомневался.

На отряд полковника Кутепова возлагались все надежды. Его неудача пришибла окончательно энергию Хабалова. Около 3-х часов дня появился в Градоначальстве совершенно растерянный генерал Беляев. Он удалился в отдельную комнату с генералом Хабаловым и там они совещались. Через некоторое время на место заболевшего полковника Павленко был назначен и вызван генерал Занкевич.

Генерала Занкевича я знал давно. Коренной офицер. Л.-Гв. Павловского полка, а на войне командир этого же полка, военный агент в Румынии и Австро-Венгрии, генерал-квартирмейстер, а в последние дни Начальник Генерального Штаба — генерал Занкевич делал блестящую карьеру. Смелый, находчивый, умеющий быстро завоевывать общую симпатию, при сравнительной молодости и большой трудоспособности, он был к тому же и большой политик.

Его назначение на место больного полковника Павленко надо было только приветствовать, но... положение было настолько безнадежное, что генерал Занкевич, назначенный, как многие и понимали, не заместителем полковника Павленко, а руководителем всего дела, уже не мог спасти дело, а только более ловко выйти из создавшегося положения.

Не успели еще кончить совещаться генералы Беляев и Хабалов, как, проходя по приемной в кабинет, я к немалому удивлению, увидал подымающегося по парадной лестнице моей квартиры Великого Князя Кирилла Владимировича. За ним шел растерявшийся швейцар. Увидев меня, Великий Князь поздоровался и выразил желание переговорить совершенно наедине. Я провел Его Высочество незаметно для других через зал моей квартиры в мою малую гостиную.

Великий Князь, сохраняя полное спокойствие, сел удобно в мягкое кресло, предложил мне сесть насупротив, и ровным, отчетливым, так хорошо всем известным голосом его покойного отца, спросил: «Каково по Вашему положение [?] » — «Военный бунт начался с 8 часов утра и до сих пор не только не подавлен, а с каждым часом увеличивается».— «Разве войска из окрестностей не прибыли [?]» — «Насколько мне известно, прибыло 2 эскадрона, но и они бездействуют.» — «Что же будет дальше [?]» — «Я полагаю, что ночью столица окажется в руках бунтовщиков».

Великий Князь задумался, а затем голосом, полным горечи, начал говорить:...⁵²

Закончив разговор, спросил: «Не знаете ли, где генерал Беляев [?]» — «Здесь на совещании с генералом Хабаловым».— «Я хотел бы его повидать. Проводите меня...»

Я провел Великого Князя и минут через 10 он уехал.

Градоначальство бралось с бою напуганными обывателями. Мои два помощника и чиновники для особых поручений помогали мне удовлетворять просителей. Напрягая всю силу воли, приходилось, сохраняя спокойствие, говорить о пустяках, шутить и делать вид, что веришь в благоприятный результат миссии Кутепова, в приход свежих сил, свежих верных войск и проч...

Какая-то француженка со своей прислугой заявляла обиженным тоном, что сегодня не могла достать белого хлеба, а от черного хворает. Она была так назойлива и вместе с тем так несчастна, что, чтобы отделаться, я приказал принести ей на подносе французскую булку. Восторг был полный. Она ушла, расточая благодарности. Событиями она не интересовалась. Офицер, приехавший только что с фронта, убедительно доказывал мне, что толпу можно рассеивать, бросая бомбы, распространяющие дымовые завесы. Два офицера с преступными физиономиями нахально лезли, требуя автомобиль для уборки с улиц раненых, вид которых производит дурное впечатление на толпу. Цель была ясна: автомобиль им был нужен для агитации. Я направил их к генералу Хабалову, предупредив, что следует установить их личности. К сожалению, они не были арестованы и вновь, появились уже победителями в Министерском Павильоне 29 февраля⁵³. Графиня Витте звонила по телефону, опасаясь за свой особняк⁵⁴. Графиня Игнатьева передавала, что молит бога послать мне силы.— Бывший премьер Трепов обадривал меня, говоря, что, зная мое спокойствие, он уверен, что в конце концов порядок будет восстановлен.

В то же время произошел курьезный разговор с Петроградским Городским Головой П. И. Леляновым. Явившись в Градоначальство в хорошем настроении, он в очень вежливом тоне извинился, что отрывает меня от дел, и заявил что только что на думском заседании решено все продовольственные комиссии передать [Городской] Думе, и он, как Председатель Продовольственной Комиссии, назначил заседание на завтра на 4 часа, так вот и спрашивает, удобно ли для меня это время. Я с удивлением посмотрел на него, но, не желая терять время, сказал, что назначенный час меня вполне устраивает. П. И., по-видимому, остался удовлетворенным и добавил, что завтра будут избраны представители городских районов от населения и что таким образом продовольственный вопрос облечется в более жизненную форму. Я и с этим согласился, и он, вполне довольный, сердечно распрощавшись, уехал. Я, хорошо зная его, не мог заподозрить в неискренности. Этот человек, как и многие в то время, несомненно верил в великую, бескровную...

Тут же надо было давать указания многочисленным своим подчиненным и принимать срочные доклады. За весь день у меня не хватило времени сделать несколько шагов, зайти в столовую и чем-нибудь подкрепиться.

В кабинете моем прибывающие с делами были понуры и растеряны. Собиралось все большее и большее количество офицеров. Настроение сгущалось. Началась агония власти. Раздались рыдания. Истерично плакал капитан Кексгольмского полка: только что Учебная команда отказалась выполнить его приказание...

Генерал Хабалов отдал распоряжение всем до сумерек перейти в Адмиралтейство, где были бесконечные дворы и помещения, а также расположение зданий и коридоров давало возможность успешно выдержать осаду.

Я лично получил приказание распустить служащих при Управлении и Градоначальства и находиться при генерале Хабалове. Я пригласил Управляющего Канцелярией Д. С. С. Голованова, своих помощников и состоящих при мне чинов для особых поручений и передал приказание о прекращении занятий и о том, чтобы они шли по домам.— «Приходить ли, Ваше Превосходительство, завтра на занятия[?]» — спросил Управляющий.— «Только в том случае, если стрельба на улицах даст возможность безопасно перемещаться». Обращаясь к своим помощникам, добавил: «А Вас, господа, прошу находиться при мне; в случае несчастья со мной, старший из вас вступит в исполнение обязанностей Градоначальника. Генерал-лейт [енант] Вендорф и Камергер Лысогорский, не медля ни секунды, единодушно ответили: «Слушаем». Остальные чины, состоящие при мне: ст[атский] сов[етник] В. Н. Стобеус, Ст[атский] Сов[етник] Н. Ф. Акаемов, ротмистр Игнациус, барон Остен—Сакен, граф Ланской и Секретарь А. Н. Кутепов заявили, что в переживаемую минуту еще больше нежели когда-либо считают своим долгом оставаться при Градоначальнике.

Тронутый их благородным порывом, я опять повторил, что в случае нашего долгого вынужденного отсутствия градоначальство останется без руководителей, что конечно для всех нас нежелательно.

К этому времени картина падения власти уже вырисовывалась. Войска не противостояли бунтовщикам, переходили на их сторону, в лучшем случае бездействовали. С большинством участков телефонная связь прекратилась. Некоторые из них были разгромлены и подожжены. Чины полиции переодевались в штатское платье и разбегались, ища пристанища у знакомых.

Многие нашли приют в Государственной Думе. Толпа всюду преследовала их: издевалась, замучивала и тут же, натешившись, убивала. Кто распорядился широко открыть для несчастных страдальцев двери Государственной Думы — до сих пор не знаю, но память о благородстве этого человека навеки останется в сердцах наших.

Первым был разграблен и подожжен резерв и квартира Начальника резерва полковника Левисона, все это время состоящего при мне. Он застрелился через две недели на могиле своей матери на Смоленском кладбище. Работа и преданность долгу этого офицера были исключительны. К вечеру разграблено и сожжено Охранное Отделение. Телефонная станция осаждалась, но пока еще верная своему долгу Учебная команда Л.-Гв. Измайловского полка отстаивала здание.

Мы были хозяевами положения от Невы до Мойки. О событиях за этой чертой получались отрывочные, случайные сведения.

Распущенная Государственная Дума до 2-х часов дня была почти пуста. Затем растерянные депутаты в количестве 30-50 человек устроили заседание и тут на их глазах начали собираться понемногу субъекты, совершенно им неизвестные. Вначале они робко бродили и застенчиво смотрели по сторонам, а затем, освоившись и увеличившись числом, потребовали отвести им особое помещение для митинга, что оробевшие Думцы немедленно и исполнили. Так образовалось ядро и получил жизнь первый совет рабочих и солдатских депутатов.

Первая из воинских частей, прибежавшая в Думу и занявшая место разбежавшегося старого караула — была 4 рота Л. Гв. Преображенского полка под командой ст[аршего] ун [тер-офицера] Круглова. Она оставалась там более месяца, окарауливая арестованных в Министерском Павильоне Думы. Керенский всецело доверял ст[аршему] ун[тер-офицеру] Круглову и, являясь иногда в павильон, по пяти раз здоровался с товарищем Кругловым за руку и интимно беседовал с ним.

К вечеру войска и толпы считали Думу редюитом революции и непрестанно вливались в нее.

Итак, надо переходить в Адмиралтейство. Я открыл ящики своего стола с секретной перепиской и, не стесняясь посторонних, сжег все до последнего клочка бумаги.

Я потребовал смотрителя здания и своих ординарцев и приказал им после моего ухода запереть Градоначальство и доносить о всем случившемся напротив в Адмиралтейство. Затем одел пальто и, не заходя в свои комнаты, вместе со своими сослуживцами стал спускаться по парадной лестнице.

«Ваше Превосходительство, что делать с готовым обедом [?]» — спросил лакей. Мы были голодны. Я невольно призадумался, но полковник Левисон доложил, что генерал Хабалов со своим Штабом уже уехали и наряды ушли. Я посмотрел на голодные лица окружающих и, как не жаль мне было их, сел в автомобиль.

В городе слышна стрельба. Проезжая мимо памятника Петра, вблизи нас начал работать пулемет. Кто в кого стрелял — трудно было определить. Казалось, как будто с крыши Сената.

Прибыв в Адмиралтейство, мы были неприветливо встречены Помощником Начальника Морского Штаба. Он заявил неприязненным тоном, что обращать Штаб в военный лагерь он без разрешения Начальника Штаба допустить не может, так как это повлечет приостановку текущих дел. По-видимому, и он, подобно Городскому Голове, не понимал, что мы переживаем, и что нас ожидает завтра.

Генерал Хабалов молчал. Наряды понуро стояли на дворе. Но тут вмешался генерал Занкевич и уладил дело: нам предоставили главный вестибюль и бесконечные коридоры 1 и 2 этажа здания, выходящего на Дворцовую площадь. Военное Начальство распорядилось ввести пехоту в коридоры, а конницу сосредоточить во дворе между сараями. В это время около 5 часов пополудни прибыла к нам из Павловска в полном порядке гвардейская запасная батарея с 52 боевыми снарядами. Командир батареи полковник ходил, прихрамывая, опираясь на костыль, и обращал на себя внимание, как кадровый офицер, имеющий, видимо, влияние на людей батареи. Казалось счастье нам улыбнулось. В руках бунтовщиков армии не было.

Генерал Хабалов в Адмиралтействе располагал нарядом в количестве:


В городе находились в полной готовности к выступлению военные училища пехотные: Павловское, Владимирское, Николаевское инженерное, Морской и Пажеский корпуса; артиллерийские Михайловское и Константиновское и Николаевское кавалерийское. Всего приблизительно штыков 2000, орудий 16 и сабель 200. Кроме того, в военной школе шоферов находилась 8 броневых машин. Всего в Адмиралтействе и в городе было по меньшей мере: штыков 2900, орудий 24, сабель 730 и 8 броневых машин, не считая нескольких школ прапорщиков, расположенных в окрестностях.

Генерал Хабалов все это знал. Относительно училищ ему говорили. Почему он не воспользовался помощью юношей, рвавшихся принять участие в подавлении бунта, осталось для меня совершенно непонятным. Может быть, он боялся обвинения в привлечении учащихся к политике, чего действительно раньше история не знала. Невольно задаешь вопрос, что почувствовали бы митинговавшие в Думе, когда бы узнали, что Дума окружена кавалерией и 8 броневыми машинами с пушками и пулеметами...

Стали размещаться в Адмиралтействе. Штаб генерала Хабалова поместился в первом этаже налево от входа. Было достаточно мебели. Имелся тут же и телефон. Я с своими двумя помощниками, генералом Казаковым, полковником Левисоном и все-таки прибывшими ротмистром Игнациусом и Н. Ф. Акаемовым уселись в стороне группой. Н. В. Стобеус, опоздав на автомобиль, несмотря на простуду, тоже направился за нами, но, проблуждав долго по Адмиралтейству и не найдя нас, пошел домой. С нами же находился бывший полицмейстер Васильевского острова генерал Галле, недавно назначенный Варшавским Оберполицмейстером. Хотя он никакого участия в деле не принимал, но, интересуясь событиями, держался при Штабе генерала Хабалова. Распоряжался генерал Занкевич. Генерал Хабалов был спокоен и по обыкновению молчалив.

По инициативе генерала Занкевича было отдано распоряжение построиться на Дворцовой площади ротам Л.-Гв. Преображенского полка, расположенным в казармах на Миллионной улице⁵⁵. Генерал Занкевич, известный полку по войне, вышел к ротам, поздоровался и, сказав несколько слов о переживаемых событиях, обошел ряды, разговаривая с солдатами. Роты ответили на приветствие и вообще держали себя дисциплинированно... Генерал Занкевич все же таки вынес впечатление, что посылать их против бунтовщиков рискованно: как бы не увеличить ряды противников.

Немало прошло времени, пока налаживались сношения по новому телефону, хотя из Градоначальства дежурный околоточный Небраскин, не пожелавший оставить свой пост, все время указывал соединяющимся номер нашего нового телефона. Военное Начальство нашло в отдельной комнате еще один телефон, и с этого времени разговоры велись не в моем присутствии. Я только два раза был вызван к телефону: Начальник пожарной команды генерал Литвинов докладывал мне о размерах пожаров за день и в 12 часов ночи дежурный околоточный при телефоне докладывал, что в здании Градоначальства — благополучно. Около 7 часов вечера пришел в Адмиралтейство бывший Командир Гвардейского Корпуса Генерал Безобразов, подсел к общему столу и, обращаясь к ген. Хабалову, спросил: «Ваше Превосходительство, знаете ли Вы, где находится голова бунтовщической гидры [?]» Генерал Хабалов что-то невнятно ответил.— «Голова гидры на Таврической улице, в Государственной Думе. Отрубите ее и завтра в столице наступит спокойствие».

Генерал Хабалов ответил, что он знает и посылает отряды. Затем генерал Безобразов распрощался.

Часы тянулись. Отряд не посылался. Сидя в креслах, мы дремали. Генерал Хабалов со Штабом перешел в отдельную комнату. Часов около 10 Генерал Хабалов пригласил меня и сообщил, что Петроград объявлен на осадном положении. Бывший Главный Военный Прокурор генерал-лейт[енант] Макаренко назначен Министром Внутренних Дел, что об этом уже печатаются в Канцелярии Морского Штаба объявления и что надо их расклеить по городу. Я доложил, что расклеивать объявления в настоящее время можно только при охранении расклейщиков особыми воинскими нарядами и что необходим клей и кисти. Людей же я немедленно назначу. Когда были готовы люди, генерал Хабалов сказал, что охранение дать не может, а также нет клея и кистей. — «Пусть Ваши люди разбросают, а где можно — нацепят на ограду сквера объявления в районе Адмиралтейства и Дворцовой площади». Я отдал соответствующие приказания.

Около 12.1/2 часов ночи генерал Хабалов неожиданно для меня отдал распоряжение перейти в Зимний Дворец и приготовиться к защите его, приспособив пулеметы во втором этаже. Не скажу, чтобы это приказание кого-нибудь удивило или взволновало. Усталость, голод, сон, а главное сознание, хотя об этом вслух не говорилось, что войска не хотят активно выступать и что начальники, уже чувствуя свое бессилие, всеми мерами стараются отдалить решающий момент, — всех угнетало...

Ощущалась апатия и полное равнодушие даже к собственной участи. Поднялись. Начали пропускать команды. Загромыхала артиллерия. Ни команд, ни разговоров. Тягостное молчание. Морское начальство любезно провожало нас, очевидно, радуясь, что отделалось от опасных гостей.

Великолепная тихая ночь. На улицах редкая одиночная стрельба. Валяются объявления генерала Хабалова. Медленно идем, и невольно любуемся красавицей Невой, Дворцом, Петропавловской крепостью. Прохожих и войск совершенно не видно. Около моста свернули направо по Дворцовой набережной. В это время, молча, не прощаясь отделился генерал Галле и пошел по мосту на Петербургскую сторону. Кто-то иронически заметил: «Спасает шкуру».

Во дворец вошли через подъезд Александра II и попали в лабиринт коридоров, где уже стояли, сидели, а кто и лежал, наши войска. Офицеры указывали места нарядам, часть подымалась с пулеметами на второй этаж. Все состоящие при генерале Хабалове, остались в первом этаже в двух больших комнатах, покрытых коврами и увешанных картинами. Мягкие диваны и удобные кресла манили к отдыху. Появилась надежда, что, наконец-то, передохнем и нас накормят. Но разочарование полное. Встречали нас приветливо только старые лакеи. Заведующий дворцом генерал категорически заявил, что без разрешения Министра Двора не пустит нас и требует, чтобы мы немедленно ушли из Дворца. Генерал Хабалов молчал. Генерал Занкевич стал убеждать и объяснять положение потревоженному от сна генералу. Наконец, было получено разрешение остаться на время, пока генерал снесется со своим начальством. Кто-то из служащих по своему почину прислал горячего чая с хлебом. Начался общий разговор. Было и горько и смешно: в Адмиралтействе и Дворце мы являемся помехой. По-видимому, на нас смотрят как на обреченных и нашей помощи не только не желают, а боятся нашего присутствия как повода к ответственности в будущем. Вследствие своего бессилия мы оказались для всех лишни[е] и даже опасны[е].

Меня вызвал к телефону из Царского Села Помощник Дворцового коменданта генерал Гротен.— «Что там у Вас происходит [?]» — послышался бодрый начальнический голос.— «Все уже произошло, а теперь генерал Хабалов с своими войсками не может найти места, где расположиться».— «Меня не это интересует. Я спрашиваю, наступил ли уже порядок в городе [?]» — Я удивился, что генерал Гротен не понимает серьезности событий. Я вкратце объяснил. Тон его переменился.— «Я Вас попрошу,— продолжал он,— утром своевременно сообщить мне, если толпы направятся в Царское Село».— Я опять разъяснил генералу, что полиции на местах уже нет, участки разгромлены, телефонная связь отсутствует и что даже войсками, находящимися при генерале Хабалове, распоряжаться он не решается.— «Что же дальше будет?»,— обеспокоенным голосом спросил генерал.— «Если не придут к утру верные войска,— будет конец Царской России, таково мое мнение. Все-таки переговорите с генералом Хабаловым.»

Следствием разговора генерала Гротена с генералом Хабаловым было приказание Командиру жандармского] дивиз[иона] немедленно отправиться с дивизионом в Царское Село в расположение Дворцового Коменданта для несения разведывательной службы.

Генерал Казаков доложил, что люди и лошади сутки ничего не ели, так как казармы дивизиона из числа первых были заняты бунтовщиками. Кроме того, лошади не подкованы на острые шипы, и что в таком состоянии разведывательную службу, пройдя 25 верст, дивизион нести не может. Генерал Хабалов выслушал и не настаивал. Приблизительно через час нашего пребывания во Дворце было получено приказание от имени Великого Князя Михаила Александровича, прибывшего только что во Дворец, вывести из Дворца наряды.

Уныние полное. Куда идти. Я предложил занять Петропавловскую крепость и там отсиживаться, ожидая подхода войск.

Ответ: в крепости гарнизон тоже близок к бунту.

Решено опять возвращаться в Адмиралтейство. Шли тем же путем. Мороз крепчал. В Адмиралтействе, после хорошо натопленных дворцовых помещений, было холодно и неуютно. Зашли в какую-то маленькую комнату, уселись на стулья, склонили головы на столы и задремали. Генерал Хабалов со Штабом расположились отдельно.

Был в начале 5-ый час ночи.

28 февраля

В 8-ом часу утра полковник Левисон взволнованно доложил, что, выйдя проверять наряды, он к удивлению своему увидел, как воинские чины складывают в кучу оружие и затем строем при офицерах расходятся по казармам. Выйдя в коридор, я убедился от спешащих к своим частям офицеров, что они получили приказание сложить оружие и вести свои части по казармам. В случае промедления гарнизон Петропавловской крепости откроет артиллерийский огонь по Адмиралтейству. Генерала Хабалова видно не было.

Я приказал Нач[альнику] рез[ерва] объявить чинам полиции, что, ввиду роспуска войск, они также свободны. Могут, присоединившись к войскам, идти в участки и по своим квартирам, это их дело. Все оружие должны сложить в те же места, где складывают воинские части. Я остаюсь здесь, но никого с собой не связываю, так как не сомневаюсь, что с минуты на минуту буду в лучшем случае арестован. Через 20 минут я спустился во двор. Лошади без людей стояли голодные, понуря головы. Две были убиты шальными пулями. Нарядов во дворе уже не было видно. В главном входе с Дворцовой площади артиллеристы тащили и сваливали в общую кучу последние орудийные замки. Полковник-артиллерист обратился к стоявшей тут же в строю, точно при погребении, команде с речью. Голосом с нарывом, опираясь на костыль, он старался что-то объяснить солдатам и выйти из тягостного положения. Я поспешил уйти подальше от этой ужасной сцены.

Кто-то сказал, что Заведующий помещением потребовал освободить все занимаемые нами комнаты; нам же предоставляется наверху чайная комната.

Подымаясь наверх, из окна увидел, как батарея в порядке, при офицерах, вытягивалась из ворот Адмиралтейства. Народа на площади было еще мало. Подошел Помощник начальника Штаба и любезным тоном передал мне и генералу Хабалову приглашение на чай к начальнику Штаба Адмиралу Стеценко. Посмотрев на совершенно изголодавшихся сослуживцев, я спросил: «А моих сотрудников приглашение касается?» — «К сожалению, столовая Н. Т. мала и не может всех вместить».

Идти пришлось на противоположный конец Адмиралтейства к памятнику Петра. Шли молча. Пока во двоpax еще был порядок. Адмирал Стеценко и его супруга приняли нас очень любезно и даже участливо. Наконец, нашлись люди, не боящиеся нашего присутствия. В маленькой комнате, выходящей окнами во двор, стоял маленький стол, накрытый на шесть приборов. Постоянной столовой воспользоваться было нельзя — залетали пули. Присутствовала еще одна дама — англичанка, жена морского офицера. Она все время очень подробно рассказывала с сильным акцентом, нисколько не волнуясь, о нападении прошлой ночью на отель Асторию, где она проживала. Толпы вооруженных, большей частью пьяных солдат, матросов и евреев врывались в номера, проверяли документы, отбирали оружие у офицеров, попутно крали, что могли, и так продолжалось всю ночь.

Как ни приятно было гостеприимство добрых людей и как не своеобразен и интересен был рассказ англичанки, но надо было возвращаться на лобное место. Поблагодарив, я отправился обратно. Генерал Хабалов, молча, как автомат, не отставал от меня. Чувствовалось, что положение сильно ухудшилось: улица, узнав о роспуске войск, хозяйничала уже непосредственно у Адмиралтейства. Слышались радостные крики: «ура»,— пальба шла вовсю. Пули щелкали по крышам и по двору. Лошади все уже были выведены и на них гарцевали по площади какие-то чуйки. Из ворот бросился ко мне с исказившимся от страха лицом какой-то человек с криком: «спасите меня, Ваше Превосходительство». Ошеломленный и не понимая, в чем дело, спросил: «Кто Вы такой и кто Вам угрожает?..»

— «Я — жандармский офицер из наряда... спасаюсь от толпы... они едва не растерзали меня... я спрятался к дворнику... он дал мне шапку и пальто... они сейчас ворвутся и прикончат меня... спасите...» — «Если Вас увидят со мной в таком виде — будет плохо. Спасайтесь, пока свободен еще выход и затеряйтесь в толпе.» Переодетый офицер, не говоря ни слова, бросился в ворота.

Сослуживцев своих застал в пустой чайной комнате, заведующий чайной еще не пришел, они сидели за пустыми столами и заглушали голод папиросами. Сознавая, что конец наш близок, я предложил им разоружиться, сложив в общую кучу оружие, и ожидать своей участи. Советовал также тем в особенности, кто не в полицейской форме, попытаться пробраться домой. Никто не пожелал. Все остались, и мы, сложив оружие, опять уселись в чайной, на третьем этаже. За нами все время ходили, молча генерал Хабалов и Начальник его Штаба.

Н. Ф. Акаемов вышел с целью купить для нас продукты, но когда возвратился — нас уже не застал. Все остальные, а именно, генерал Вендорф и полковник Левисон, ген. Казаков, камергер Лысогорский, ротмистр Игнациус — остались в Адмиралтействе. Начались разговоры: добудет ли Акаемов еду и пропустят ли его к нам. Уныния не было: на людях и смерть красна.

Прошло минут 20 и вдруг... Шум толпы во дворе, топот многих ног по широким и отлогим лестницам и крики: «Дальше... выше... беги сюда... куда спрятались.» И толпа ворвалась и заполнила всю комнату. Мы встали. Из толпы выделились три фигуры: прапорщик в стрелковой форме: пьяное, сизое, одутловатое лицо, весь в прыщах, глаза, заплывшие в жиру. В руках держал большой маузер, который он поочередно наводил в упор на наши физиономии. Одет был по форме во все новое походное снаряжение. Другой — совсем молоденький солдатишка, белый, с прекрасным нежным цветом лица, тоже одет хорошо, но не по форме, в расстегнутом пальто с красными погонами и выпушками. Был пьян. В руках держал обнаженную офицерскую шашку с анненским темляком, страшно размахивал ею над нашими головами и по временам делал вид, что хочет заколоть нас. Кричал он больше всех и упивался ролью вождя восставшего народа. Между этими двумя стояла все время меланхолично, совсем смирная с проседью баба. Была опоясана поверх длинного пальто шашкой на новом широком ремне.

«А дэжь тут промеж вас Хо-бааа-лов»,— заорал солдатишко, размахивая шашкой.

«Где Хобалов?» — повторил прапорщик и навел на меня револьвер.

«Генерал Хабалов был с нами, но недавно ушел, а куда — не знаю»,— ответил я. Действительно, Хабалов перед тем, как ворвалась толпа, исчез.

Пьяные солдатишко и прапорщик, вытаращив глаза, смотрели грозно на меня и не успели еще разинуть рты, как я громко, чтобы вся толпа услышала, сказал: «А вот я Градоначальник. Арестуйте меня и ведите в Думу»,— и пошел вперед из комнаты. Мне дали дорогу, раздались крики радости, и вся толпа бросилась за мной. Кто-то крикнул: «Надо отобрать от них оружие».— «Вот наше оружие»,— указал я на кучу винтовок, к счастью до сих пор еще лежавшую в коридоре.

Я быстро спускался по лестницам. Все сослуживцы мои, не отставая, держались вместе.

Генерал Хабалов в коридоре незаметно присоединился к нам. Большинство из толпы увлеклось разбором сваленного в нескольких местах оружия и начали отставать от нас.

Быстро пройдя к ближним воротам к стороне адмиралтейского сквера, что против Градоначальства, мы завернули налево и здесь нас остановили. Стояло два громадных грузовика-платформы. «Влезайте».— Задача не из легких. Напрягая усилия, я влез и сел рядом с шофером. Генерал-лейт. Вендорф почтенного возраста не мог взобраться. С руганью несколько дюжих парней швырнули его на мои колени. Остальные поместились кое-как на платформе сзади нас. Толпа гоготала, ругала нас, кричала: «ура».

Шофер дал ход. Грузовик рванул и сразу налетел на чугунную тумбу, выворотил ее, но сам испортился, и, несмотря на все усилия рассвирепевшего шофера, не двигался с места.

В это время мимо Градоначальства из Гороховой улицы выскочил автомобиль и открыл стрельбу из пулемета. Окружавшую нас толпу охватила паника. Все бросились на землю и началась беспорядочная стрельба во все стороны. Ясно и теперь помню почтенную фигуру мужика, старика в валенках, ставшего по правилам на одно колено и из всех сил старавшегося зарядить винтовку, но по-видимому, система оказалась ему незнакомой и он вертел винтовку во все стороны,— так и не выстрелил. Вблизи меня, сзади раздался выстрел. Я почувствовал струю теплого воздуха справа. «Господи, хоть бы скорей прикончили»,— глубоко вздохнув, сказал полковник Левисон и крепко прижался ко мне. Были слышны стоны, ругательства.

Стрельба продолжалась минуты две. Наконец, стреляющий автомобиль проскочил дальше. Толпа сейчас же поуспокоилась.

«Убирайтесь к чертям, машина испортилась!» — крикнул шофер. С возможной быстротой, помогая друг другу, соскочили мы с грузовика.

На втором грузовике, где уже сидели ген. Хабалов, Тяжельников и Лысогорский, места хватило только ген. Вендорфу. Грузовик тронулся по Невскому, а мы остались стоять. Положение неважное. К счастью толпа, еще ошалевшая от перестрелки, не особенно обращала на нас внимание. Я крикнул: «Ну, если нет автомобиля, ведите нас в Думу — пешим порядком». Я быстро пошел, желая избегнуть Невского, на Дворцовую площадь. Несколько вооруженных человек окружили нас, и мы вышли на поворот к Дворцовому моиту. Здесь на наше счастье наткнулись на автомобиль с частной публикой. Наши конвоиры, которых не особенно радовала перспектива идти пешком далекий путь, быстро высадили пассажиров и крикнули нам: «Живо садись [!]». Я сел на главное место, рядом со мной поместился генерал Казаков, сиденье было испорчено, и мы сидели почти на дне кузова. Против, лицом к нам, на каких-то тюках, по-видимому, с продовольствием, уселись полк. Левисон и ротм. Игнациус. Автомобиль облепили солдаты и частные лица. Рядом со мной на подножке стоял солдат, высоко подымая и потрясая ружьем. Все стреляли вверх, кричали «ура» и махали оружием над нашими головами. Солдат, стоявший около меня, пытался все время взять на себя роль руководителя. Он неистово орал: «товарышы. Да нестырыляйтэж, нэ стырыляйтэ. Берегыты-ж патроны. Оны нам ешо прыходятся». Его мало слушали. Крики и стрельба продолжались все время. Выехали на Дворцовую Набережную, почти пустынную, и пошли быстрым ходом мимо грандиозно-строгой линии дворцов. Вахтеры и дворники, молча и сочувственно, как мне казалось, смотрели на нас. Я почти каждый день ездил набережной, и они знали меня в лицо. У Зимнего Дворца навстречу нам шли два английских офицера. Одного я знал хорешо в лицо, фамилию забыл, но фигуру его, необычно длинную и поджарую, знал каждый, кто бывал в Астории. Так вот этот офицер своеобразно приветствовал нас. Он остановился, повернулся к нам лицом, засунул руки в карманы, и пригибаясь назад во все свое длинное туловище, разразился громким хохотом, а потом что-то кричал и указывал на нас пальцем. В это время ротмистр Игнациус, всего три дня назад назначенный из Москвы на должность Штаб-офицера при Градоначальнике, привстал во весь свой тоже большой рост на автомобиле, приложил руку к козырьку, и, обращаясь ко мне, сказал: «Ваше Превосходительство. Вам неудобно сидеть, позвольте, я передвину тюки». — Не знаю, подействовал ли этот красивый жест на просвещенного мореплавателя, но на конвоира подействовал, и он еще громче заорал: «да не стырыляйте-ж, по русски вам сказываю».

Перегруженный автомобиль скрипел, лязгал на сугробах рессорами, два раза останавливался, но на наше счастье на пути публики было очень мало: все находились на Невском. Мы благополучно выехали на Таврическую улицу. Чем ближе к Думе, тем больше народу. Посреди улицы стояла без призору допотопная пушка. По-видимому ночью боялись нашего наступления.

Навстречу нам попалась кавалькада: группа молодых офицеров-артиллеристов, в сюртуках, с большими красными бантами на груди. Им доставляли большое удовольствие крики приветствия толпы. Они раскланивались на обе стороны.

У въезда в Государственную Думу и за решеткой стояла плотная масса народа. Автомобиль наш, заворачивая с улицы к подъезду, остановился. Опять что-то испортилось. Толпа ринулась к нам и облепила автомобиль со всех сторон. Раздались ругательства. Вблизи меня очутился, судя по внешности, пьяный дворник. Он сделал из пальцев рога и старался ткнуть меня в глаза, причем, каждый раз мычал: «гы, гы, гы». Ему не удавалось меня достать, и он лез все ближе и ближе. Окружавшим это нравилось, они от души смеялись, и этим еще больше подзадоривали его. Шофер прилагал все усилия, но машина упрямилась. Положение стало совсем скверное. Я повернулся спиной к наступающему и был в положении человека, ожидающего, что вот-вот его ударят по голове. Слышу сзади голоса: «Это Градоначальник. Генерал Балк.» Поворачиваюсь и глазам не верю. Сзади, между толпой и нашим автомобилем спокойно, но настойчиво протискиваются студенты Военно-Медицинской Академии. Вот им-то мы и были обязаны избавлением от оскорблений, а может и смерти.

Наконец, автомобиль рванулся, сделал полукруг, остановился у главного входа в Думу, и мы без задержки быстро прошли внутрь, куда именно — не помню. Комната большая, заставленная столами, а за ними — победители — преимущественно еврейская молодежь. Два субъекта из молодежи устремились ко мне и стали задавать вопросы. Узнав, что я Градоначальник, один из них с негодованием сказал: «А вы бы, градоначальник, отдали бы сейчас же приказание Вашей полиции прекратить расстрелы из пулеметов безоружного народа». Я был так этим озадачен, что в первую минуту не понял в чем дело и переспросил: «Из каких пулеметов?» — «Вам лучше это знать»,— с ядовитой иронией вскричал юноша.

«Товарищ, товарищ,— остановил его другой еврей,— теперь полная свобода слова и действий. Не оказывайте давления на Градоначальника». И обращаясь ко мне, любезным тоном: «Генерал, Вы арестованы. Конвой доставит Вас к месту заключения».

Меня и генерала Казакова отделили от наших спутников. Мою просьбу не разъединять нас — не уважили и повели по длинному светлому коридору в так называемый Министерский Павильон, а их — на второй этаж, где как оказалось, впоследствии, их постигла участь, несравненно лучшая нашей. Конвой наш, 8 человек, состоял частью из солдат с винтовками, а частью из евреев-юношей, делающих революцию. Только что выпущенные из тюрем, они с особенным увлечением, вместе с солдатами, отбивали шаг по узким коридорам. Опоясанные патронными лентами, держа высоко в вытянутых руках револьверы самых ужасающих систем, они упивались своей великой исторической ролью идти во главе революции.

Итак, мы маршировали на славу. При входе в павильон у дверей сидел на стуле в коридоре бледный, изнеможенный в белом клобуке и панагии Петроградский митрополит Питирим⁵⁶. Я неожиданно остановился против него и громко сказал: «Владыко, благословите меня». Еврейская молодежь, занятая маршировкой, не ожидала этого, изумленно поводила глазами. Один из них продолжал держать револьвер в вытянутой вверх руке.

Митрополит благословил меня и генерала Казакова. Затем открылась дверь в большую ярко освещенную солнцем комнату, где уже сидели за большим столом несколько арестованных министров⁵⁷, мы переступили порог и попали в царство старшего унтер-офицера 4 роты Преображенского полка изверга Круглова.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН УПОМЯНУТЫХ А. П. БАЛКОМ

АКАЕМОВ Николай Федорович (р. 1869) — чиновник особых поручений в 1899-1916 при варшавском обер-полицмейстере, 25 ноября 1916 - 1 марта 1917 при петроградском градоначальнике. Автор очерка «Агония старого режима: по приставским донесениям и показаниям свидетелей» — Исторический вестник. 1917. Апрель.

БЕЗОБРАЗОВ Владимир Михайлович — генерал-адъютант, генерал от кавалерии, бывший командир Гвардейского корпуса.

БЕЛЯЕВ Михаил Алексеевич (1863-1918) — генерал-от-инфантерии по Ген. штабу. Пользовался расположением Г. Распутина. За канцеляризм имел у военных прозвище «Мертвая голова». 3 января - 27 февраля 1917 последний царский военный министр, 5 февраля вывел Петроградский военный округ из ведения командования Северного фронта в свое подчинения. 1 марта сам явился в Таврический дворец и был арестован. Расстрелян в 1918.

ВАСИЛЬЕВ Алексей Тихонович (р. 1869) — последний директор Департамента полиции с 28 сентября 1916.

ВЕИС Владимир Карлович (р. 1864) — действительный статский советник, уполномоченный по продовольствию Петрограда, член совета министра земледелия.

ВЕНДОРФ Оскар Игнатович (р. 1849) - генерал-лейтенант, 26 января 1904-27 февраля 1917 помощник петроградского градоначальника по наружной полиции.

ВИСКОВСКИЙ — полковник, командир запасного батальона л.-гв. Волынского полка.

ВИТТЕ Матильда Ивановна, графиня (урожденная Хотимская, в первом браке Лисаевич) — вдова премьер- министра графа Сергея Юльевича Витте.

ГАЛЛЕ Владислав Францевич (р. 1862) — генерал-майор, заведующий петроградской конно-полицейской стражей и полицмейстер IV отделения Петрограда (Васильевский остров, Петроградская сторона, Новая деревня).

ГЛОБАЧЕВ Константин Иванович (р. 1870) — генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, 11 февраля - 27 февраля 1917 последний начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Петрограде («Охранки»),

ГОЛИЦЫН Николай Дмитриевич, князь (1850-1925) — член Гос. совета (правая группа), сенатор; по настоянию императрицы Александры Федоровны 27 декабря 1916 назначен последним царским председателем Совета министров, просил Николая II об уступках в духе программы Прогрессивного блока. Арестован 1 марта 1917.

ГОЛОВАНОВ Вячеслав Иванович — действительный статский советник, управляющий канцелярией градоначальства.

ГРИГОРОВИЧ Иван Константинович (1853-1930) — генерал-адъютант, адмирал, член Гос. совета, командир порта Порт-Артур в Русско-Японскую войну, с 19 марта 1911 последний царский морской министр, арестован не был, оставался в Главном Адмиралтействе и сотрудничал с Временным правительством. После октября 1917 служил в Морской исторической комиссии. В 1923 с разрешения правительства СССР выехал во Францию.

ГРИГОРЬЕВ Георгий Николаевич (р. 1868) — генерал-майор, полицмейстер 2 отделения (3-й участок Казанской части, Нарвская и Коломенская части, пригородный Петергофский участок), член Петроградского столичного присутствия по делам страхования рабочих.

ГРОТЕН Павел Павлович (р. 1870) — генерал-майор свиты ЕИВ, временно замещал в Царском Селе уехавшего в Ставку дворцового коменданта генерал-майора В. Н. Воейкова и являлся комендантом Александровского дворца, где жила императрица Александра Федоровна с дочерьми и сыном.

ГУЧКОВ Александр Иванович (1862-1936) — один из основателей партии октябристов, в 1916-1917 председатель Центрального Военно-промышленного комитета, сторонник дворцового переворота. Вместе с В. В. Шульгиным 2 марта 1917 принял отречение Николая II от престола. 2 марта — 30 апреля первый военный и морской министр Временного правительства. В мае возглавил Общество экономического возрождения России, стремившееся к буржуазной военной диктатуре, причастен к попытке государственного переворота во главе с генералом Л. Г. Корниловым. С 1918 эмигрант.

ЗАНКЕВИЧ Михаил Ипполитович (р. 1872) — генерал-майор, брат жены А. П. Балка, начальник Ген. штаба. 27 февраля 1917 сменил болевшего полковника В.И. Павленкова на посту начальника войсковой охраны Петрограда. С мая 1917 вновь в Ген. штабе.

ЗНАЧКОВСКИЙ Георгий Анатольевич — действительный статский советник, полицмейстер 1 отделения Петрограда (Адмиралтейская и Спасская части, 1-й участок Литейной части, 1-я рота Столичной полиции), член Петроградского столичного присутствия по делам страхования рабочих и Петроградского по воинской повинности присутствия.

ИГНАЦИУС Леонид Александрович — ротмистр, штабс-офицер для особых поручений при петроградском градоначальнике, ранее служил в канцелярии варшавского генерал-губернатора.

КАЗАКОВ Матвей Иванович (р. 1858) — генерал-майор. С 1888 в отдельном корпусе жандармов, был начальником Тамбовского и Московского жандармских управлений, командиром Варшавского и Московского жандармских дивизионов. 19 марта 1910—27 февраля 1917 командир Петроградского жандармского дивизиона.

КИРПИЧНИКОВ Аркадий Аркадьевич — коллежский асессор, начальник Петроградской сыскной полиции.

КРУГЛОВ Федор — старший унтер-офицер 4 роты запасного батальона л.-гв. Преображенского полка. Возглавлял караул в Министерском павильоне Таврического дворца, где содержались арестованные деятели царского времени.

КРЫЛОВ — ротмистр, участковый пристав. 25 февраля 1917 во главе конных городовых пытался разогнать митинг рабочих на Знаменской площади и был зарублен казаком 1-го Донского полка.

КУТЕПОВ Александр Павлович (1882-1930) — полковник, участник Русско-Японской и первой мировой войн, командир полка, георгиевский кавалер, приехал в Петроград в отпуск с фронта, участвовал в попытке подавить Февральскую революцию. В гражданскую войну участник Ледового похода генерала Л. Г. Корнилова, черноморский военный губернатор, за взятие Новороссийска произведен в генерал-майоры, за взятие Харькова — в генерал-лейтенанты, в Крыму командовал 1-й армией, с 1920 генерал-от-инфантерин. Руководил внутренней линией Русского общевоинского союза, с 1928 его глава. 26 января 1930 похищен советскими разведчиками.

КУТЕПОВ Николай Николаевич — коллежский секретарь, секретарь петроградского градоначальника.

ЛАНСКОЙ Сергей Михайлович, граф — статский советник, чиновник особых поручений при петроградском градоначальнике.

ЛАШКЕВИЧ Иван Степанович (1891-1917) — штабс-капитан, потомственный дворянин Черниговской губернии. С 1911 в л.-гв. Волынском полку, после ранения в мае 1916 на фронте стал командиром учебной команды запасного батальона полка в Петрограде. Утром 27 февраля 1917 застрелен восставшими солдатами-волынцами.

ЛЕВИСОН Вернер Вернерович — подполковник, штабс-офицер для особых поручений при петроградском градоначальнике.

ЛЕЛЯНОВ Павел Иванович — действительный статский советник, купец 1-й гильдии (крупная меховая торговля); родственник, через жену, купцов Елисеевых; домовладелец. Городской голова Петрограда в 1908-1912, 1916 - феврале 1917, редактор «Известий Петроградской городской думы», председатель Петроградского городского комитета Всероссийского союза городов и Петроградского училищного совета, гласный губернского земского собрания, член Георгиевского комитета, правлений Русского для внешней торговли банка, «Русского Ллойда» и др.

ЛИТВИНОВ Александр Владимирович (1860-1925) — генерал-майор, с 1904 брант-майор Петрограда (начальник пожарной охраны). После октября 1917 брандмейстер Текстильной фабрики им. Свердлова.

ЛЫСОГОРСКИЙ Владимир Владимирович (1866-1924) — действительный статский советник, камергер, с 1890 в ведомстве МВД, с 1907 помощник петроградского градоначальника по административной части, член Петроградского столичного по фабричным и горнозаводским делам присутствия и Петроградского губернского распорядительного комитета.

МАКАРЕНКО Александр Сергеевич (р. 1861) — генерал-лейтенант, с 1908 помощник начальника, с 1911 начальник Главного военно-судебного управления и военный прокурор. 27 февраля 1917 назначен последним царским министром внутренних дел. В гражданскую войну постоянный член военного и военно-морского суда в Крыму.

МАРТЫНОВ — полковник, командир 9 запасного кавалерийского полка, 28 февраля 1917 смещен Военной комиссией Гос. думы.

МАЦКЕВИЧ — поручик запасного батальона л.-гв. Финляндского полка, адъютант генерал-лейтенант С. С. Хабалова.

МЕЙЕР Петр Петрович (р. 1860) — генерал-майор, в 1905-1916 варшавский обер-полицмейстер, с 15 августа 1916 последний царский градоначальник Ростова-на-Дону.

МОРАКИ Владимир Николаевич — действительный статский советник, полицмейстер 3 отделения Петрограда (Московская и Рождественская части, 2, 3, 4 участки Литейной части).

НАУМОВ Александр Николаевич — генерал-лейтенант флота, управляющий Петроградской речной полицией.

ОЛЬДЕНБУРГСКИЙ Александр Петрович, принц (1844-1933) — правнук Павла I, генерал-адъютант и генерал-от-инфантерии, покровитель медицины. В 1914 - феврале 1917 верховный начальник военно-санитарной и эвакуационной части. Эмигрант.

ФОН-ДЕР-ОСТЕН-САКЕН ЭВАЛЬД ЭДУАРДОВИЧ, барон — коллежский асессор, чиновник особых поручений при петроградском градоначальнике.

ПАВЛЕНКОВ Владимир Иванович (р. 1865) — полковник л.-гв. Преображенского полка, где служил с 1906, в 1916 стал помощником начальника запасного батальона. С 9 января 1917 замещал начальника запасных батальонов и войсковой охраны Петрограда генерал- лейтенанта А. Н. Чебыкина. 24-27 февраля командовал войсками подавлявшими революционные выступления и восстание. Из-за припадков «грудной жабы» отошел от дел.

ПИЛЕЦКИЙ Моисей Исаевич (р. 1874) — из мещан, 1893-1916 делопроизводитель канцелярии варшавского обер-полицмейстера, с 22 декабря 1916 управляющий канцелярией петроградского градоначальника, с марта 1917 служил в общественном градоначальстве.

ПИТИРИМ, в миру Павел Окнов (1858-1921) — митрополит Петроградский и Ладожский и архиепископ Свято-Троицкой Александро-Невской лавры, ставленник Г. Распутина, устроившего его назначение в ноябре 1915. Арестован 28 февраля 1917 и под давлением духовенства сложил сан митрополита и отпущен «на покой» в лавру.

ПОКРОВСКИЙ Николай Николаевич (1865-1930) — тайный советник, член Гос. совета, землевладе-лец Ковенской губернии. 21 января - 30 ноября 1916 государственный контролер, с 30 ноября последний царский министр иностранных дел, председатель на Петроградской конференции союзников в январе 1917. Пользовался доверием либеральной общественности, выступал за уступки ей правительства и за отстранение А. Д. Протопопова. Арестован не был. 3 марта 1917 передал дела посетившему его П. Н. Милюкову.

ПРОТОПОПОВ Александр Дмитриевич (1866-1918) — действительный статский советник, член III и IV Гос. дум от Симбирской губернии (фракция земцев-октябристов), крупный землевладелец, заводчик и фабрикант. С 18 сентабря 1916 управляющий МВД, с декабря министр внутренних дел и главноначальник Отдельного корпуса жандармов. Вечером 28 февраля 1917 в Таврическом дворце сдался под арест. Расстрелян по приговору ВЧК.

ПЧЕЛИН Александр Борисович — полковник, полицмейстер 6 отделения Петрограда (Александро-Невская часть, Шлиссельбургский и Александровский участки).

РЕИНБОТ-РЕЗВОИ Анатолий Анатольевич (1868-1918) — генерал-майор по гвардейской легкой артиллерии, в 1906-1907 московский градоначальник, после ревизии уволен, разжалован, в 1911 приговорен Особым присутствием Сената к лишению всех основных прав и преимуществ и заключен на год в тюрьму, вскоре помилован. С 1914 восстановлен на службе в чине генерал-майора и с высочайшего соизволения сменил фамилию на Резвой, назначен начальником санитарной части в действующую армию.

РИТТИХ Александр Александрович (р. 1868)— гофмаршал высочайшего двора, сенатор, ученый-аграрник, один из главных организаторов Столыпинской реформы, с 1912 товарищ министра земледелия, с ноября 1916 по февраль 1917 управляющий Министерством земледелия и член Совета министров. Эмигрант.

РОМАНОВЫ, великие князья:

Кирилл Владимирович (1876-1938) — внук Александра II, старший сын великого князя Владимира Александровича, двоюродный брат Николая II, контр-адмирал свиты ЕИВ. В Русско-Японскую войну один из немногих спасшихся после гибели броненосца «Петропавловск». 1915—8 марта 1917 командир Гвардейского экипажа. Признал Временное правительство, 9 марта отказался от престола и удельных земель, в июне уехал с супругой в Финляндию. В 1922 объявил себя блюстителем императорского престола, в 1924 — императором Кириллом I, что не признала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Выступал за соединение самодержавной власти с властью Советов и восстановление в СССР династии Романовых.

Михаил Александрович (1878-1918) — младший брат Николая II, генерал-майор свиты E1IB, член Гос. совета, в 1899—1904 наследник престола. В первую мировую войну командир Кавказской туземной дивизии, затем 2-го Кавказского корпуса. 3 марта 1917 подписал манифест об отказе от престола. В 1918 г. выслан из Гатчины в Пермь, где в ночь на 13 июня был убит.

РОДЗЯНКО Михаил Владимирович (1859-1924) — действительный статский советник, камергер, крупный землевладелец, председатель III и IV Гос. дум, глава Временного комитета Гос. думы, созданного в дни Февральской революции, с 7 марта также почетный комиссар Главного управления Красного креста. Активный сторонник попытки государственного переворота во главе с генералом Л. Г. Корниловым. После октября 1917 сотрудничал с генералами Л. Г. Корниловым и А. И. Деникиным. Эмигрант.

СПИРИДОНОВ Николай Петрович — полковник, пристав 2 участка Спасской части Петербурга.

СТЕЦЕНКО Константин Васильевич — вице-адмирал.

СТОБЕУС Николай Викторович — статский советник, служил в ведомстве МВД, чиновник особых поручений при петроградском градоначальнике.

ТРЕПОВ Александр Федорович (1862-1928) — егермейстер, статс-секретарь, член Гос. совета (правая группа), член Александровского комитета, сенатор, младший сын петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. С 1915 управляющий Министерством путей сообщений. 19 ноября — 26 декабря 1916 председатель Совета министров, отстранен за требования удаления из Петербурга Г. Распутина и увольнения А. Д. Протопопова. Не признал отречение Николая II и после октября 1917 стремился восстановить Романовых на престоле с финансовой и военной помощью Германии. С 1921 член Высшего монархического совета, сплачивал белую эмиграцию вокруг великого князя Николая Николаевича.

ТРОИЛИН А. А. — полковник, командир 1-го Донского полка.

ТЯЖЕЛЬНИКОВ Михаил Иванович (р. 1866) — генерал-майор, в 1914 - феврале 1917 начальник штаба Петроградского военного округа.

ХАБАЛОВ Сергей Семенович (1858-1924) — генерал-лейтенант по Уральскому казачьему войску, в 1914-1916 военный губернатор Уральской области и наказной атаман Уральского казачьего войска. С 1916 по февраль 1916 начальник Петроградского военного округа и с 5 февраля командующий войсками округа. 28 февраля 1917 арестован, заключен в Петропавловскую крепость, в октябре освобожден, в ноябре уволен из армии, в 1919 эмигрировал.

ЧЕБЫКИН Александр Несторович (1857-1920) — генерал-лейтенант по гвардейской пехоте, землевладелец Лужского уезда Петроградской губернии. В 1912 зачислен в свиту ЕИВ, с 1913 командир 1-й бригады 2-й гвардейской пехотной дивизии, в 1916 - феврале 1917 начальник запасных гвардейских батальонов и войсковой охраны Петрограда, с 9 января 1917 в отпуске по болезни, лечился в Кисловодске.

ШАЛФЕЕВ Михаил Петрович — полковник, с июля 1914 полицмейстер 5 отделения Петрограда (Выборгский, Охтенский, Палюстровский и Лесной участки, 5-я рота столичной полиции и 5-е отделение Конно-полицейской стражи), участник разгонов рабочих демонстраций в июле 1914 г. 25 февраля 1917 при попытке разгона революционных демонстрантов у Александровского (Литейного) моста на Выборгской стороне был ими тяжело ранен.

ЭКСТЕН Александр Николаевич (1873-1917) — полковник, командир запасного батальона л.-гв. Павловского полка. Убит вечером 26 февраля 1917 на Конюшенной площади при выходе из казарм 4-й роты окружившими его участниками расстрелянной демонстрации.

---

¹ Новый энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, т. 4. СПб., б. г. С. 863.
² Русский биографический словарь, т. 2. СПб., 1900. С. 446.
³ Там же. С. 449-450; Военная энциклопедия, т. 4. СПб., 1911. С. 366-367.
⁴ ЦГИАЛ. Ф. 569. Оп. 27, Д. 58.
⁵ Там же. Л. 19.
⁶ Показания А. Д. Протопопова, 31 августа 1917 г. II Падение царского режима, т. 4. Л., 1926. С. 91.
⁷ Там же.
⁸ Показания С. П. Белецкого, 24 июня 1917 г. // Падение царского режима, т. 4. С. 305.
⁹ Допрос А. Н. Хвостова, 18 марта 1917 г. // Падение царского режима, т. 1. Л., 1924. С. 13.
¹⁰ За кулисами царизма. Архив тибетского врача Бадмаева. Л., 1925. С. 44.
¹¹ ЦГИАЛ. Ф. 569. Оп. 27. Д. 58. Л. 21-22, 32, 36-38.
¹² Показания А. Д. Протопопова, 31 августа 1917 г. С. 45, 91; Допрос А. Д. Протопопова, 21 марта 1917 г. // Падение царского режима, т. I. С. 155; Показания А. Д. Протопопова, 28 июля и 31 августа 1917 г. // Падение царского режима, т. 4. С. 46, 95.
¹³ Акаемов Н. Ф. Агония старого режима: по приставским донесениям и показаниям свидетелей // Исторический вестник. 1917. Апрель. С. IV.
¹⁴ Рабочее движение в Петрограде в 1912-1917 гг. Документы и материалы. Л., 1958. С. 535.
¹⁵ Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. М., 1967. С. 107-108; Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 634.
¹⁶ Допрос ген. С. С. Хабалова, 22 марта 1917 г. // Падение царского режима, т. I. С. 184; Октябрьское вооруженное восстание. Семнадцатый год в Петрограде, кн. I. Л., 1967. С. 49.
¹⁷ Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция... С. 118
¹⁸ Там же. С. 127-134; Лейберов И. П. На штурм самодержавия. Петроградский пролетариат в годы первой мировой войны и Февральской революции. М., 1979. С. 132, 137; Показания А. Д. Протопопова, 11 сентября 1917 г. II Падение царского режима, т. 4. С. 98-99; Акаемов Н. Ф. Агония старого режима. С. XXII.
¹⁹ Черняев В. Ю. Восстание Павловского пол¬ка 26 февраля 1917 г. // Рабочий класс России, его союзники и политические противники в 1917 году. Сб. научных трудов. Л., 1989. С. 152-177.
²⁰ Допрос А. Д. Протопопова, 14 апреля 1917 г. // Падение царского режима, т. 2. Л., 1925. С. 149-150; Показания А. Д. Протопопова, 11 сентября. С. 101.
²¹ Черняев В. Ю. Ораниенбаумское восстание в феврале 1917 г. // Исторические записки. 1986, т. 114. С. 260-275.
²² Показания В. Л. Бурцева, 1 апреля 1917 г. // Падение царского режима, т. 1. С.
²³ Черняев В. Ю. Ораниенбаумское восстание... С. 262-263.
²⁴ ЦГАОР СССР. Ф. 1467. Oп. I. Д. 471. л. 155
²⁵ ЦГИАЛ. Ф. 1695. Oп. I. Д. 47. Л. 7-8; Д. 521. Л. 18.
²⁶ Черняев В. Ю. Пять дней в Нейволе // Белые ночи: очерки, зарисовки, воспоминания, документы. Л., 1985. С. 49-51.
²⁷ ЦГИАЛ. Ф. 1695. Oп. I. Д. 47. Л. 10.
²⁸ Там же. Л. 11.
²⁹ Судя по ответам А. П. Балка, ему заданы вопросы: 1) ваше имя, 2) возраст, 3) воинское звание, 4) должность, 5) служебные обязанности, 6) обстоятельства ареста, 7) участие в подавлении революции.
³⁰ 24 февраля в Петрограде бастовали 224 предприятия с 214 тыс. рабочих, т. е. немногим более половины рабочих столицы (57%). — Лейберов И. П. На штурм самодержавия. С. 144.
³¹ Квартира командующего войсками округа генерал-лейтенанта С. С. Хабалова была в здании л.-гв. Конно-артиллерийской бригады: Литейный проспект, 2,— окнами на Воскресенскую набережную. Из них были видны Нева и панорама Выборгской стороны от Александровского (Литейного) моста к тюрьме «Кресты» и далее. Поскольку мост охранялся, демонстранты с Выборгской стороны по льду перешли Неву и по Литейному проспекту шествовали на Невский проспект.
³² Чиновник особых поручений при градоначальнике Н. Ф. Акаемов писал, что А. П. Балк, ссылаясь на множество избитых в одиночку полицейских, уговаривал С. С. Хабалова снять полицейские посты, но тот позволил лишь сдвоить: уменьшив вдвое число постов, выставить на каждом по двое городовых.— Акаемов Н. Ф. Агония старого режима. С. XVI.
³³ Это совещание проходило на квартире С. С. Хабалова.— Допрос ген. С. С. Хабалова, 22 марта // Падение царского режима, т. I. Л., 1924. С. 186.
³⁴ Днем 26 февраля войска стреляли в демонстрантов на Знаменской площади, Литовской улице, Суворовском проспекте, на пересечении Невского проспекта и Владимирского проспекта, Садовой улицы, набережной Мойки. «Убитых и раненых в этот день насчитывают сотнями. Обуховская, Мариинская, Александровская, Петропавловская и др. больницы, а также лазареты завалены ранеными. В мертвецкие доставлено много трупов рабочих, учащихся, женщин».— Как русский народ завоевал свободу. Обзор революционных событий. Пг., 1917. С. 8.
³⁵ Речь идет о восстании 4-й роты запасного батальона л.-гв. Павловского полка, с которого началось восстание Петроградского гарнизона. Командир этого батальона полковник А. Н. Экстен был убит демонстрантами на Конюшенной площади. Подробнее см.: Черняев В. Ю. Восстание Павловского полка 26 февраля 1917 г. II Рабочий класс России, его союзники и политические противники в 1917 году. Л., 1989. С. 152-177.
³⁶ По свидетельству Н. Ф. Акаемова, 25 февраля — последний день, за который к А. П. Балку поступили донесения приставов, да и то не из всех участков. Утром 26 февраля несколько участковых управлений уже прекратили существование. Днем восставшие захватывали, громили и поджигали остальные полицейские участки.— Акаемов Н. Ф. Агония старого режима. С. XVII-XIX.
³⁷ Так в тексте: от волнения, А. П. Балк написал слово «февраль» вместо «апреля». Лист 7 этого дела представляет собою отпуск сопроводительного отношения в Чрезвычайную следственную комиссию от Следственной комиссии Гос. думы от 11 апреля 1917 г. и это позволяет уточнить дату написания показаний А. П. Балка.
³⁸ Иное писал А. П. Балк весною 1917 г. в показаниях ЧСК Временного правительства: «23 февраля с раннего утра началась совершенно неожиданная для меня забастовка половины фабрик и заводов».— Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция... С. 133. В тот день бастовало более 129 тыс. рабочих — примерно треть всех рабочих столицы.— Лейберов. И. П. На штурм самодержавия. С. 189.
³⁹ Запасы ржаной и пшеничной муки в Петрограде покрывали потребность 10—12 дней. Мука имелась также в пекарнях, еще на несколько дней, но лавочники ее припрятывали.
⁴⁰ Мартынов Е. И. Царская армия в Февральском перевороте. М., 1927. С. 63—65 и карта вклейка.
⁴¹ 25 февраля началась всеобщая политическая стачка: бастовали 421 предприятие с 305 тыс. рабочих. Бросили учебу студенты.— Лейберов И. П. На штурм самодержавия. С. 168, 189.
⁴² Пристав, ротмистр Крылов во главе конных городовых пытался разогнать митинг рабочих у памятника Александру III на Знаменской площади и был убит ударами шашки подхорунжим 1-го Донского полка, полным георгиевским кавалером М. Г. Филатовым.
⁴³ А. П. Балк с чужих слов и весьма неточно описывает восстание Павловцев, ошибочно перенеся его на сутки раньше.— См.: Документ 1 и примечание 7 к нему.
⁴⁴ Днем 26 февраля учебная команда запасного батальона л.-гв. Павловского полка была построена поперек Невского проспекта у Полицейского моста через Мойку и боевыми патронами стреляла в сторону Городской думы по демонстрантам, чем вызвала возмущение и восстание 4-й роты своего батальона.
⁴⁵ 8 19 солдат 4-й роты заключили ранним утром 27 февраля в тюрьму Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Их список см.: Черняев В. Ю. Восстание Павловского полка... С. 172—173. По требованию восставших их освободили днем 28 февраля и полевой суд, грозивший расстрелом, не состоялся.
⁴⁶ Рабочая группа при Центральном Военно-промышленном комитете, в которую входили Б. О. Богданов, Г. Е. Брейдо, К. А. Гвоздев и другие меньшевики-оборонцы, намеревалась 14 февраля, в день возобновления заседаний Гос. думы, устроить демонстрацию рабочих с требованием создания ответственного министерства. В этой связи в ночь на 27 января члены Рабочей группы были арестованы и заключены в тюрьму «Кресты». Освобожденные днем 27 февраля восставшими рабочими и солдатами, они вошли в руководство Петроградского Совета.
⁴⁷ Расклеенное утром 26 февраля по столице объявление генерала С. С. Хабалова предупреждало, что беспорядки будут подавляться силою оружия.
⁴⁸ См. документ 1 и примечание к нему 6.
⁴⁹ Описка: командиром был полковник Висковский.
⁵⁰ Во время восстания в запасном батальоне л.-гв. Волынского полка генерал С. С. Хабалов был занят допросом на батальонной гауптвахте л.-гв. Павловского полка 16 солдат участников восстания, которые вернулись в казарму утром 27 февраля из отлучки.
⁵¹ Наиболее точное описание восстания волынцев см.: Ганелин Р. Ш., Соловьева 3. П. Воспоминания Т. Кирпичникова как источник по истории февральских революционных дней 1917 г. в Петрограде // Рабочий класс России, его союзники и политические противники в 1917 году. С. 178—195.
⁵² Так в документе.
⁵³ В 1917 году в феврале было только 28 дней.
⁵⁴ Особняк графини М. И. Витте, вдовы премьер-министра графа С. Ю. Витте, был на Каменноостровском проспекте, 5. Сохранился в частично перестроенном виде, ныне Детская музыкальная школа.
⁵⁵ На Миллионной улице, 33, помещались казармы 1-й роты л.-гв. Преображенского полка, охранявшей Зимний дворец.
⁵⁶ Митрополит Петроградский и Ладожский Питирим был под конвоем доставлен в Таврический дворец 28 февраля в 10 часов утра. Комендант Таврического дворца полковник Г. Г. Перетц вспоминал: «В полуциркульном зале ноги его подкосились, ему поставили стул, на который митрополит упал; его понесли на этом стуле в общую комнату министерского павильона. Однако, в дверях стул застрял и пришлось оставить владыку в передней. И тут, сидя у дверей, в полубессознательном состоянии, он благословлял всех своих знакомых, которых следом за ним под конвоем доставляли в министерский павильона» — Перетц Г. Г. В цитадели русской революции. Записки коменданта Таврического дворца. Пг., 1917. С. 37—38. Выдвиженец и ставленник Г. Распутина, митрополит Питирим входил в окружение императрицы Александры Федоровны и был связан с темными финансовыми и биржевыми дельцами. Под давлением духовенства он сложил митрополичий сан и был отпущен «на покой» в Александро-Невскую лавру.
⁵⁷ К тому времени в Министерском павильоне Таврического дворца сидели под арестом Б. В. Штюрмер. Г. Е. Рейн, генерал А. А. Курлов. Поручения караула осуществляли студенты А. Барон, Москвин, курсистки Азначеская, Бургина, Фитерман, Компанеец.— Перетц Г. Г. В цитадели русской революции. С. 37, 39. Эти студенты и курсистки также заботились о еде и чае для арестованных.

Просмотров: 32103

Источник: Историко-документальный альманах "Русское прошлое". Книга 1. СПб.:Свелен, 1991. С.7-72

statehistory.ru в ЖЖ: