Коллективные хозяйства Центрального Черноземья в 1920-е гг.

Статья впервые была опубликована в сборнике "Экономическая история. Ежегодник 2008" (М.: Росспэн, 2009. С. 221 - 237)

---

Одиозность политики коллективизации с ее воздействием на социально-экономический уклад деревни оставляет в тени ранние аналоги колхозов — коллективные хозяйства периода нэпа. С самого начала положение в деревне было одной из ключевых проблем пришедших к власти большевиков. Сразу после революции внедрение новых форм сельского быта выглядело скорее импровизацией, чем продуманной политикой. Рассматриваемый в данной статье опыт первых коллективных хозяйств выявляет весьма интересные процессы адаптации крестьянства к новой аграрной ситуации. Особенно это актуально для Центрального Черноземья, сельскохозяйственного региона в 20-е гг. в границах Воронежской, Курской, Тамбовской и Орловской губерний.

Упоминания о первых коллективных объединениях встречаются в документах 1918 г. В Селиховской волости Орловской губернии 30 семей организовали Парамоновскую коммуну¹. Газета «Голос трудового крестьянства» 28 августа 1918 г. сообщала о крестьянах Вятической волости той же губернии, организовавших артели по уборке урожая и обработке земли. «Волжская коммуна» упоминала о сельскохозяйственной артели, созданной в имении графа Орлова-Давыдова воронежскими крестьянами². «Первые ласточки» коллективного быта подчинялись органам государственной власти, с введением нэпа коммуны и артели были превращены в кооперативные единицы. Хозяйства переводились на самообеспечение и больше не получали дотаций из госбюджета. В социальном плане создание коммун и артелей было нацелено на поглощение маргинальных элементов, порожденных распадом промышленности и войной. В коммуны рекомендовалось привлекать в первую очередь вернувшихся с фронта красноармейцев, особенно приветствовались побывавшие в Германии солдаты, рабочие, бывшие военнопленные. В 1918 г. в Городищенской волости Орловской губернии солдат Тимофеев, участник I Всероссийского съезда земотделов, комбедов и коммун, вернувшись с фронта, организовал коммуну «Восходящее солнце»³. В Мценском уезде той же губернии во главе почти всех коммун стояли приехавшие в деревню шахтеры⁴. Колхозы должны были стать средством политического и культурного влияния на крестьянское мировоззрение, будучи своеобразным каналом взаимодействия между городом и деревней.

Таким образом, с введением нэпа колхозы оказались в сфере сельскохозяйственной кооперации. Она, по меткому выражению известного деятеля кооперации Г.Н. Каминского, «в условиях новой экономической политики возникла как-то сама собой и пришлось считаться с ней как с фактом»⁵. Возрождение этого вида кооперации в аграрном регионе было обусловлено его прочными традициями, уходящими корнями в начало XX в. Сельскохозяйственная кооперация в Центральном Черноземье за 10—12 лет перед Первой мировой войной выросла в мощную, хорошо организованную систему, которую несильно затронула разрушительная стихия первых лет революции. К 1919 г. на 155 волостей Орловской губернии имелось 198 кредитных товариществ, являвшихся параллельно сельскохозяйственными кооперативами. В состав каждого входило до 1000 домохозяев. Таким образом, около 80 % всех дворов губернии было охвачено сельскохозяйственной кооперацией. Отдельные кредитные товарищества обладали оборотным капиталом до 100 000 руб. Их деятельность разворачивалась на прочном финансовом фундаменте: вклады давали до 58 % оборотных средств, чистая прибыль держалась на постоянном уровне — 1,5 %, посреднические операции достигали к 1918—1919 гг. очень крупных размеров.

Советская власть упразднила сельскохозяйственную кооперацию в 1920 г., потому что последняя лишилась экономических основ существования в эпоху «военного коммунизма» и стала сосредоточением «политически вредных элементов». В условиях новой экономической политики сельскохозяйственная кооперация возродилась в аграрных районах как институт социальной взаимопомощи, тогда большевики увидели в ней возможности политического влияния на деревню.

По проекту Наркомзема, сельскохозяйственная кооперация являлась «одной из предпосылок обобществления крестьянского хозяйства и своеобразной переходной формой от индивидуального хозяйства к коллективистическому»⁶. Предполагалось, что эта школа коллективизации будет «отрывать» мелких производителей от рынка, подавлять «собственнические инстинкты» и укреплять «чувство солидарности»⁷.

Утопичная формула имела и вполне прагматичный социальной подтекст, делая ставку на объединение вокруг кооперации беднейших слоев крестьянства как опоры большевиков в деревне. Поэтому идею колхозов предполагалось интегрировать в структуры сельхозкооперации⁸.

Создаваемые коллективные хозяйства можно было отнести к кооперативным с большой долей условности, так как организационно они не были связаны с кооперативной системой по разным причинам: малочисленность, неопределенная специализация, нестабильность, разные целевые установки у организаторов и участников. Последняя проблема обозначилась на съезде коммун в Орле еще осенью 1918 г.: «Более пестрыми по составу оказались деревенские коммуны. На съездах коммун в Орле осенью 1918 года обнаружилось разное понимание сущности коллективных хозяйств у инициаторов. Одни участники съезда — люди типа "хозяйственных мужичков" — видели в них лишь способ поправить дела в своих единоличных хозяйствах и ориентировались на артель. Другие считали коммуны ячейками нового строя и стремились реализовать положения устава коммуны с целью достижения социалистического идеала. Наконец, выделялось и третье течение, особенно заметное в тех уездах, где жили сектанты евангелического толка. Коммунары этого типа хотели создать в коммунах религиозные братства, члены которых были бы связаны христианской любовью»⁹.

Малочисленность первых коммун (в среднем 3—8 человек) позволила В. В. Кабанову идентифицировать этот вид объединения с традиционной формой временного крестьянского объединения внутри общины — супрягой. В супряги входило 2—5 крестьянских хозяйств с недостатком скота и инвентаря. Они создавались на один сезон и для определенного вида работ, не имели динамического развития. Главным стимулом объединения были не туманные перспективы светлого будущего, а реальная нужда. При достатке в хозяйстве крестьянин предпочитал работать единолично, используя труд своей семьи или наемных работников. «Здесь мы сталкиваемся, — пишет В.В. Кабанов, — со своеобразным, чисто крестьянским пониманием коллективного хозяйствования, когда колхоз строится по принципу традиционной, хорошо известной крестьянской взаимопомощи, типа супряги, объединявшей 2—3—5 хозяйств. Как и у членов супряги, в таких карликовых объединениях также отсутствовали: в одном хозяйстве — рабочий скот, в другом — инвентарь, в третьем — рабочие руки и т.д. Простое сложение средств производства давало выход из положения. А если принять во внимание тот факт, что некоторые такие хозяйства не обобществляли скот, инвентарь, а то и посев, то перед нами по существу остается та же супряга»¹⁰. В.П. Данилов, разделяя данную концепцию, называл это время «мануфактурным» периодом колхозного строительства¹¹.

Коллективные хозяйства Центрального Черноземья в период нэпа представляли собой многоплановое явление. Кооперативное движение в целом в деревне обнаруживало устойчивый рост, но приоритетное для власти направление — коммуны и сельскохозяйственные артели — занимало весьма скромное место. Сельскохозяйственный отдел Орловского Губземуправления объяснял это явление «выкристаллизацией наиболее стойких и жизнеспособных объединений, так как для этой формы кооперативного движения требуется особое психологическое состояние человека, способное воспринять эту высшую форму хозяйствования». Другие же формы расценивались как «примитивные, доступные всякому трудовому человеку»¹². В том же отчете при оценке развития сельскохозяйственной кооперации в 1923 г. подчеркивалось, что оно будет происходить пропорционально кредитным возможностям кооперации. «Что касается коммун, то последние в течение ближайшего десятилетия не могут получить широкого распространения ввиду специфических условий хозяйствования в коммуне, не совпадающих с общей психологией крестьянского населения»¹³.

И действительно, прогноз, данный в 1923 г., оправдался: наиболее интенсивно в губернии росли сельхозкредитные, садово-огородные и мелиоративные товарищества, что было обусловлено стремлением крестьянства к улучшению землепользования и увеличению доходности единоличного хозяйствования. Коллективизм этих форм кооперации был принципиально иной природы, чем его расценивали сторонники искусственного насаждения коллективных хозяйств. Он был прямо противоположен коллективизму общины, якобы коренившемуся в самобытности русского крестьянства, привыкшего работать артельно. Он зиждился на личной свободе и инициативе, был тождественен добровольности. Подобные кооперативы, таким образом, являлись не столько коллективами, сколько союзами индивидуалов. Это обстоятельство делало расчет партийных теоретиков на сельскохозяйственную кооперацию как школу коллективизации несостоятельным, вступая в противоречие с ее внутренней сущностью. Собственно колхозы не являются в этом плане исключением из правила. Были часты случаи подчинения колхозов общине. Многие первые колхозы оставались на земле, не выделенной из общества. В.В. Кабанов считает неправомерным рассматривать их как разновидность кооперации:
«Можно ли их рассматривать как некую разновидность кооперации? Вряд ли. Ведь община по-прежнему, если не происходило выдела, не давала возможности таким объединениям "выпрыгнуть" из мира. Они оставались в сфере общины»¹⁴.

Вопрос об идентификации колхозов в Центральном Черноземье в годы нэпа осложняется их различным функциональным назначением: от идейного воплощения в «зародышах» социализма совместного образа жизни и труда до завуалированной формы сохранения бывших владений. Социальный состав товариществ, наиболее распространенной формы колхозов, по данным на 1926 г., в Орловской губернии дублировал социальный спектр деревни: 34,5 % бедняков, 60 % середняков, 5,5 % зажиточных¹⁵.

Социальный статус организаторов колхозов был различным в послереволюционный период и в период нэпа. Коммуны и артели в 1918—1919 гг. в большинстве случаев создавались бедняками, за редким исключением в них участвовали середняки. Образцовой считалась «Коммуна III Интернационала» Орловского уезда, организованная в августе 1918 г. членами Никольской организации РКП(б) из 80 беднейших крестьян села Никольского. Ее история во многом показательна. «Весной 1919 года коммуна принимала деятельное участие в борьбе с бандитизмом, она борется с бандами Силаева. Осенью 1919 года при нашествии банд Деникина коммунары эвакуировали женщин и детей за Орел, сами же с оружием в руках отступали последними, раздав войскам и местному населению все продукты, собранные с урожая. Самое тяжелое время с осени 1919 года до весны 1920 года, когда, поехав в Самарскую губернию, коммуна погибала, теряя свои силы, живой и мертвый инвентарь. Большинство членов заболело тифом в пути в холодных вагонах, приехали на место все больные и затем настал кошмарный период смертей по нескольку человек в ночь, и много погибло коммунаров, и остались лежать в голодной Самарской губернии»¹⁶.

Весной 1920 г. коммунары вернулись в Орловскую губернию, основали свое хозяйство на средства, вырученные после продажи урожая из сада, освободились от «случайных» элементов. В 1925 г. в состав коммуны входило 24 семьи, 4 одиночки, общая численность составляла 97 человек, большинство из которых принадлежало к беднякам, в подавляющем большинстве это были молодые люди. В коммуне была своя школа, свой детдом, 5 молодых коммунаров обучались в партшколе и на рабфаке. Идеологическую работу проводили ячейки РКП и РКСМ. Имелся даже клуб с библиотекой и роялем, с оборудованным красным уголком, где часто читались доклады и лекции для крестьян из округи. Во время революционных праздников устраивались торжественные заседания, проводились демонстрации и митинги, концерты и спектакли. «Словом, коммуна живет новым бытом без всяких старых обветшалых культов, обычаев и суеверий. Внутренняя коммунальная жизнь постепенно налаживается. В коммуне общий стол для взрослых. Отдельное общее питание детей, общий труд и специализированный труд по отдельным отраслям хозяйства, мастерству и ремеслам. Общее снабжение одеждой, обувью и другими предметами домашней жизни. Имеется портняжная мастерская. В ближайшее время дома будут перестроены для правильного нормального планомерного приспособления их для квартир взрослым и для общежитий для молодежи и детей»¹⁷. Никто из членов «III Интернационала» не имел права производить какие-либо работы без ведома и контроля коммуны, даже в свободное время. Так, по мнению "Орловской правды", должна выглядеть "созидающая пролетарская семья", "семья общих интересов, с одним стремлением — выявить небывалые творческие силы пролетариата"»¹⁸.

Однако такие островки коммунистического быта были редкостью, и удержаться в период нэпа им было трудно. В документах тех лет сообщается: «В некоторых коллективах занялись торгашеством разного рода, отсутствие заработков и кредитов препятствует развитию коллективов»¹⁹. Чаще всего в артелях подобного рода в 1920-е гг. стремление членов к индивидуальному пользованию подрывало коллективный способ ведения хозяйства, «новый быт» не укладывался в жизненные реалии, скудность средств сворачивала культурные преобразования. Например, в Оптушанской коммуне Орловского уезда: «В коммуне общий стол и общее пользование продуктами. Было заведено правильное счетоводство и отчетность, была устроена школа для детей и летний театр, но теперь за недостатком сил все это временно сокращается». Другие рассыпались и возвращались к «трехполке и бездоходному крестьянскому хозяйству» или же реорганизовывались в товарищества²⁰.

В отношении коллективных хозяйств «Орловская правда» в 1923 г. рисовала «чрезвычайно мрачные перспективы», вызванные не только отсутствием материальных средств, кадров агрономических работников, проводников «коллективного и кооперативного строительства», но и странной позицией местной власти. «Колхозам нужна моральная и административная поддержка со стороны местной власти, а им угрожают разгромом, как "врагам республики" (подлинные слова одного из председателей сельсовета)»²¹. Поводом для конфликтов колхозов с общинами, единоличниками и местной властью, которая в большинстве случаев в Орловской глубинке была подотчетна сельскому сходу, были «лакомые кусочки» — лучшие участки земли, которые передавались колхозам. Примером служит конфликт между земельным обществом и артелью, которая смогла наладить свое производство: «Успехи артели были так очевидны, что у деревенских кулачков сейчас же расширились зрачки на чужое достояние, и они повели работу в сторону ликвидации артели и вливания их земли в общество. Соблазн был велик — сельсовет не выдержал и себя примкнул к кулакам. Таким образом, в лице сельсовета и кулаков организовалась довольно сильная оппозиция, которая всячески старается мешать спокойствию артели, прибегая для этого к самым гнусным способам. Так, например, зазывают в свою пьяную компанию кого-либо из членов артели, принудительно спаивают его самогонкой, а потом избивают и выкидывают, по ночам разрушают артельные постройки, являются в нетрезвом виде к председателю артели и требуют сдачи штампа и печати, препятствуют прогону артельного скота, словом артель поставлена в такие условия, что никакая работа немыслима»22. При этом в газете отмечалось, что такие случаи не единичны.

Наряду с революционным энтузиазмом были и другие мотивы создания первых коммун и артелей. «Среди сельскохозяйственных коллективов России видное место занимают так называемые коммуны, учреждаемые большевиками и бывшими землевладельцами вокруг больших городов», — отмечал В. Тотомианц²³. В Орловской губернии они подчас создавались бывшими владельцами имений с целью сохранения родовых гнезд, ведь для колхозов и совхозов в большинстве случаев отводилась бывшая помещичья земля. Успенская коммуна была организована на земле бывших помещиков Казаковых в 1918 г. Организатором и председателем ее стал сам Казаков. В коммуне числилось 99 человек, выходцы из Польши, Поволжья, все они ранее обладали имениями. Трудоспособных было всего 49 человек, да и то в основном крестьяне, работавшие на бывших хозяев в артели и не порвавших связи со своими хозяйствами. Другой пример: Луначарская сельскохозяйственная артель была образована по инициативе бывшего помещика Лисичкина на месте его прежнего имения. Лисичкин в своей артели объединил 26 человек: 9 бывших владельцев; родственников, проживающих в Москве, Петрограде и Орле; 7 наемных рабочих. В результате родовое имение было спасено от передела, а льготы, предоставляемые советской властью, пошли на его восстановление²⁴. О наличии подобных прецедентов свидетельствует и вопрос к докладчику из зала на Орловской губернской партконференции в 1926 г.: «Чем объясняется восстановление некоторых из помещиков в своих имениях?»²⁵

Покровительство советской власти коллективным хозяйствам, предоставление им бывших дворянских усадеб привлекало в колхозы и местных управленцев. Отбросив идеологическую ширму, они часто эксплуатировали землю в свою пользу. В 1922 г. в «Правде» была опубликована статья «Мценские потемки» о злоупотреблениях мценской администрации, она явилась прологом к серии последующих публикаций²⁶. Пересылаемые губкомом в ГПУ для расследования, они стали основой для одноименного дела. В 1925 г. в материалах по делу «Мценские потемки» рассматривалась деятельность председателя мценского кредитного товарищества, бывшего эсера Помазкова Василия Осиповича. При его содействии в 1923 г. была сдана в аренду на 10 лет усадьба «11-е Волково», бывшая усадьба А. Фета. Арендатор, житель Мценска, некогда богатый лесопромышленник Киселев, получил усадьбу для организации плодпитомника на очень выгодных условиях: «Первые три года ничего не платит, с четвертого уплачивает по 2000 прививок фруктовых саженцев». Предприимчивый Киселев стал извлекать доход из имения различными способами: «За 500 рублей сдал урожай из сада, да за 500 рублей двухэтажный дом для детей, привезенных из Орла на лето подышать воздухом и покупаться в речке. Эти же дети у него и на огороде подешевле работали — пололи... К усадьбе принадлежит 11 десятин лучшей усадебной земли. Постройка богатейшая. Арендатор понемногу "использует": снял железо с крыши конюшни, кирпич продает и все сходит как с гуся вода»²⁷.

В письме в «Крестьянскую газету» под названием «Касьяновский царек» рассказывается о председателе волостного исполнительного комитета Тельчинской волости Волховского уезда Орловской губернии члене РКП(б) Кузнецове, хозяйничавшего в деревне Касьяновка. В письме сообщается, что, женившись на поповской дочери, «разъезжая по волости на поповском сером жеребце, тов. Кузнецов уже не напоминает собой нашего предвика, а физиономия и ухватка его носит эпоху времен Наполеона Бонопарта, да и сам он от Наполеона Бонопарта в настоящее время не отличается». Воспользовавшись разделом земельного общества на 3 части, Волховский Наполеон, используя свое служебное положение, расколол среднюю группу на 2 части и «сам из себя создал 5 группу», выделив для себя лучшую землю. В ответ на подобный произвол «мужики потолкались в земорганах, но везде их [дело] не выиграло, и остались [они] с мнением, что «до бога высоко, до царя далеко»²⁸.

В годы нэпа идейные соображения создания колхозов вытеснялись практическими. Участились случаи аренды совхозов организованными в товарищества середняками и кулаками. В 1923 г. по инициативе внука помещика на арендованной в совхозе земле было организовано земельное товарищество Клесовское²⁹. Члены товарищества, бывшие кулаки, арендовали у своего же руководителя маслобойный завод на условиях 40 % отчислений на ремонт. В марте 1924 г. 9 зажиточных семей и 11 семей кулаков организовали в Орловском уезде земельное товарищество «Новый путь» для аренды местного Башкатовского совхоза. Сразу же установили девятипольный севооборот, оборудовали нефтяную мельницу, поставили маслобойку³⁰. Естественно, в подобного рода объединениях коллективный устав и совместная обработка земли обозначались только на бумаге. Были случаи образования колхозов общинами с целью аренды прилегающего земельного госфонда (коммуна «Надежда»), что являлось попыткой выхода из условий малоземелья³¹. Иногда колхозы организовывались и на собственной надельной земле, но этот путь не был успешным — такие хозяйства, как правило, самоликвидировались.

Земельный голод в Орловской губернии был мощнейшим стимулом создания коллективных хозяйств, в руки которых передавались бывшие помещичьи усадьбы с постройками, живым и мертвым инвентарем, предоставлялись льготы по семссуде, кредиты. Эти условия привлекали в колхозы предприимчивых крестьян гораздо эффективнее, чем чуждое российской глубинке представление о новом совместном быте. Земельное товарищество «Свободная жизнь», пользуясь льготами, как артель, купило все земельные постройки, находящиеся в усадьбе бывшего помещика Шеншина, построило дома для каждой из 13 семей (118 человек) и использовало по своему усмотрению 251 десятину земли, позабыв про необходимость обобществления инвентаря, выборного совета и коллективной системы ведения хозяйства. Состав этого товарищества «был и раньше из крепких зажиточных мужичков, теперь кулацкий уклон»³².

В поисках новых земельных угодий крестьяне в обход закона организовывали колхозы, продолжая пользоваться своей надельной землей. Завуалированный передел собственности порождал многочисленные казусы. В Дмитровском уезде был случай организации товарищества «Костобобровское» на купленной через Поземельный банк надельной земле, хотя такая сделка шла вразрез с законом³³. Дело вылилось в судебное разбирательство между кулаком, купившим землю, и остальными членами товарищества. Часто в колхозах вопреки уставам применялся наемный труд.

В годы нэпа предпринимались попытки возврата и дележа собственности, пусть на новых социалистических основаниях, теми, кто ею владел до революции. Земельное товарищество «Новоприборное» организовалось в 1919 г. в форме артели из трех бывших купцов Минаевых, четырех крупных землевладельцев и мещан на бывшей церковной земле и на земле Минаевых. В 1922 г. братья Минаевы образовали свое кирпично-известковое товарищество (такое наименование, очевидно, от названия предприятия), отняв с помощью Мценского земуправления все имущество и землю у «Новоприборного» земельного товарищества³⁴.

Возможность возврата к своей земле и привычному образу жизни вдохновила бывших монашек создать в 1921 г. артель «Объединение». Артель была организована на принадлежащей ранее монастырю земле, причем из 142 женщин, ее составивших, 62 были нетрудоспособны. Бывшие монашки дружно наладили работу и возвратились к прежней религиозной практике, отправлению церковных обрядов. И хотя монастырь был официально закрыт, к нему потянулись паломники из крестьянской округи. Монашки сохранили свою иерархию и наделы в деревнях, большое количество земли позволило им содержать родственников и родителей³⁵.

В новых престижных советских организациях нашли пристанище и стражи порядка Российской империи: среди членов товарищества «Красная звезда» находились бывшие полицейские и жандармы, кстати, это объединение отличалось образцовым делопроизводством³⁶.

Во время нэпа в черноземной глубинке мы можем наблюдать много разного рода «перевертышей». Новые символы, знаковые понятия весьма своеобразно препарировались в регионе, где радио было доступно двум-трем ответственным работникам, а подавляющее большинство населения было неграмотным. Местная власть Дмитровского уезда Орловской губернии запретила базары во время церковных праздников и приурочила их к революционным. Метаморфозой нэпа выглядит оценка этого в «Орловской правде»: «Так и нужно: это будет способствовать революционизированию нашего быта»³⁷. В черноземной глубинке крестьяне смутно разбирались в том, что происходило в центре, и были почти изолированы от «большой» политики, за исключением разве что визитов сборщиков продналога и агитаторов. Тем не менее, как отмечали московские наблюдатели, крестьяне имели достаточно «точное» представление «насчет суцилизмы». «Сулили нам суцилизацию по всей России, а после сулили суцилизацию губернскую. Потом уездную, тепереча сулят волостную. А мы сумлеваемся. Землемеры за эту "суцилизацию" 20 вагонов хлеба требуют!» Так понятие «социализм» у крестьян трансформировалось в понятие «землеустройство», т.е. абстракция опосредовалась житейским опытом и локализовалась в традиционном вопросе землепользования. Таким же приземленным было и представление о коммунизме, ассоциировавшемся с «коммуной»: «При коммуне нет жен, все общее. Если бы согнать баб в коммуну, то вот была бы чертовщина»³⁸.

При этом под «коллективизацией» подразумевалось умение устроиться при новой власти. Косвенным доказательством этого является динамика колхозов в 1920-е гг. в губерниях, позже вошедших в состав Центрально-черноземной области (ЦЧО^*). Данная динамика повторяет колебания экономической ситуации в деревне. Допущение арендных отношений, максимальная вовлеченность в рынок вместе с бухаринским «Обогащайтесь!» вызвали устойчивый рост коллективов всех видов в 1925/26 г. в Воронежской губернии 117,9 % по отношению к 1924 г., в Курской — 167 %, а оголенная недородом орловская деревня сократила численность колхозов до 54,2 %. По всем губерниям рост колхозов, несмотря на обрывочные статистические сведения, был зарегистрирован к 1928 г. Поданным на 1 июля, в среднем по ЦЧО рост составил 174,6 % по отношению к 1927/28 г.³⁹ Это было связано с увеличением кредитования коллективных хозяйств. Примечательно, что к 1928 г. в социальном составе «колхозников» увеличилось число зажиточных крестьян с 5,5 до 12%⁴⁰. В спецсводку ОГПУ попало высказывание крестьянина об организации колхоза в Курской губернии в 1928 г. из «кулаков и зажиточных»: «Один — зажиточный крестьянин, в 1926 г. загнал кооперацию, все время держит на кабальных условиях землю бедняков, второй — кулак, сын которого был в белой армии офицером, в довоенное время имел в банке до 10 000 руб., третий — зажиточный, который занимается эксплуатацией своих односельчан, вот эти-то граждане и будут создавать коллектив, разве это можно допустить...»⁴¹

С наступлением политических «заморозков» колхозы оказались под пристальным вниманием власти. Партийные и кооперативные органы губернии должны были проделать огромную работу, чтобы «отсталые в своем развитии»⁴², часто карликовые объединения из 5—6 дворов стали бы прологом коллективизации и демонстрировали бы ее позитивы орловскому крестьянству. Губернские органы власти не располагали даже четкой статистикой по этому поводу — в конце 1927 г., по данным Селькредсоюза, насчитывался 331 колхоз⁴³, включая товарищества по совместной обработке земли, при этом 225 объединений не были включены в систему союзной кооперации и именовались «дикими»; в отчетности губернского земельного управления говорилось о 259 колхозах⁴⁴. При этом «высшей формой» коллективного хозяйства считалась коммуна, в губернии их насчитывалось всего 21, включая 8 «диких».

Смотр колхозных рядов, I съезд колхозов, прошел в Орле 10—12 января 1928 г., на нем присутствовали 78 представителей от 69 колхозов (именно столько объединений удалось вовлечь в орбиту политической активности). Делегаты нарисовали губернским властям неблагоприятную картину. Колхозник из «Красной звезды» отмечал: «У нас при условиях колхозной жизни еще наблюдается склонность к индивидуальной жизни. В колхозах еще нет производительности труда. Есть отлынивание от работы...»⁴⁵ Склоки, незаинтересованность в результатах работы, пьянство, текучка кадров, низкая трудовая дисциплина, отсутствие учета и контроля — только небольшой перечень проблем коллективного быта.

Классовая политика в деревне и стремление властей произвести колхозы в образцовые организации привели к увеличению кредитования (в 1926/27 г. было выдано 367 тыс. руб.), налоговым льготам, снабжению техникой и инвентарем, ускоренному землеустройству, мелиоративным мероприятиям. Кредиты на фоне часто списываемой задолженности привлекали в колхозы «крепких мужичков». В социальном составе колхозников было 12 % зажиточных, 40 % середняков, остальные были представлены беднейшим крестьянством, использовавшим производственные кредиты для внутреннего потребления. Частым явлением были растраты. Успенская коммуна распалась по вине ее председателя, бывшего помещика Казакова, который не смог погасить кредита на сумму 23 000 руб.⁴⁶ Объединения ради использования государственных субсидий на фоне слабой финансовой дисциплины, как правило, состоящие из родственников, сохраняющих наделы параллельно колхозному участию, получили название «лжекооперативы». Местная власть объявила им войну, так же, как и «диким», которых пытались насильно вовлечь в кооперативную систему и «закредитовать». Но как ни дискредитировали эти организации коллективный опыт, не они больше всего волновали власть. Все источники пестрят сообщениями: «степень обобщенности в коллективах слаба» и постоянно падает⁴⁷.

По образу жизни колхозы не отличались от окружавших их крестьянских хозяйств, разве что более низким уровнем производства. Обследование ГубРКИ констатировало падение товарности колхозов с 1926 по 1927 г. с 34 до 17%⁴⁸. Инспекция констатировала и большую текучесть кадров, особенно в коммунах. Состав обновлялся до 3 раз за 2 года. Первые колхозы губернии оставляли много вопросов открытыми: что делать с детьми (ясли имелись только в «Коммуне III Интернационала») и стариками, содержать которых коллективу было очень тяжело; как установить ответственность и учет при подавляющей неграмотности; как уравнять в правах мужчин и женщин — новое для традиционной ментальности явление и, пожалуй, самым болезненным вопросом было распределение продукции. В последнем случае было множество вариантов: распределение по семьям, по едокам, по паям, по трудовому вкладу, по затраченному времени, по потребности и т.д.

Участники II пленума Окружкома в октябре 1928 г. весьма нелицеприятно отзывались о существовавших колхозах: «Существующие колхозные хозяйства далеко не коллективны. Кредиты, отпускаемые коллективным хозяйствам, переходят в пользу кулака. Зная, что коллективные хозяйства имеют право на лучшие участки земли, кулаки собирают нужное количество бедняков, организуют колхоз, затем бедняков постепенно выживают». Один из выступавших подытожил: «Несмотря на наши мероприятия, не имеем ни одного показательного колхоза». На пленуме приводились и любопытные примеры поведения коммунистов в «колхозном вопросе». После расформирования колхоза бывшие члены-коммунисты «отрезали себе отруба и как-то обрастают», а в коллективизации по линии партии участвовать не желают, или «говорят, что создавать коллектив надо, а сами сидят отдельно»⁴⁹.

Стремление колхозов к рыночной самостоятельности было поводом для конфронтации их с властью. Во время хлебозаготовительного нажима в конце 20-х, несмотря на специальные постановления, колхозы продавали хлеб частнику. В информационном письме секретаря Орловского окружкома 5 июня 1929 г. приводился пример «недостойного» поведения: «Колхоз "Красный Октябрь" излишки хлеба государству не сдавал, а разбрасывал их по лесу»⁵⁰. Неудивительно, что в директивных указаниях сквозили настойчивые требования «чистки» существующих колхозов.

Некоторые «коммунары» упорно не желали сдавать своих позиций. С 1928 по 1930 г. продолжалась тяжба между местной властью Козловского округа (ранее входившего в состав Тамбовской губернии) и семьей Воробьевых, составлявших костяк коммуны «Заря социализма». В спор были вовлечены «Колхоз-центр» и редакция «Правды». Для рассмотрения правильности «чистки от классово чуждых элементов» направлялись комиссии из Москвы по поручению Каминского.

Некогда малоземельные крестьяне, разбогатевшие на отхожих промыслах, в 1904 г. Воробьевы купили 40 десятин земли. Сохранить свой участок от передела смогли, организовав в 1920 г. колхоз «Новый путь» на уставе артели. Состоявший из одних представителей семьи Воробьевых, «этот патриархальный колхоз считался образцовым и показательным». В 1926 г. колхоз слился с коммуной «Вольная община», организованной анархистом Реповым. «Заря социализма» (так стала называться новая организация) оказалась многоцветной: в ней преобладали анархический, сектантский и предпринимательский оттенки. Партийное влияние, как отмечалось в докладе московской комиссии, проникло в «Зарю социализма» только на десятом году ее существования, правда, ненадолго. Разоблачив одного пьяницу, бывшего «по недоразумению партийцем», Воробьевы усилили свой авторитет среди крестьян. Местные власти во что бы то ни стало хотели зачислить Воробьевых в категорию «кулаков», они стали собирать всевозможные доказательства, показания и т.д. «Воробьевы, в свою очередь, занялись этим же, собирая подписку среди граждан, доказывая, что с 1920 г. они колхозники». Инструктор Колхозцентра Чиненов назвал этот колхоз «патриархальным», считая, что получаемые «колхозниками» льготы шли фактически крупному патриархальному хозяйству. Личные средства Воробьевых составляли 50 % всех вкладов коммуны. Доступ в коммуну имели только состоятельные крестьяне, при этом вместо общественной работы существовал принцип для новичков: в течение первого года они ничего не получали.

«Нэповские коммунары» чутко улавливали новшества и не были консерваторами. Их молодежь была направлена на учебу в вузы и на тракторные курсы. «Зарю социализма» можно привести в качестве редкого примера пользующегося авторитетом в крестьянской среде колхоза. Воробьевы выступали защитниками деревенских жителей от притеснения большевиков, играли «роль ходатаев при случаях различных перегибов на местах». Нападки местных властей были парированы хвалебными статьями московских корреспондентов в «Правде». «И немудрено, — делал вывод инструктор, — что население больше прислушивалось к Воробьеву, чем к местной организации»⁵¹.

Тенденция создавать коммуны для прикрытия своих материальных интересов людям, близким к власти, была настолько устойчива, что отдельные эпизоды случались даже в 1928 г., когда курс партии в отношении всех форм самодеятельности заметно ужесточился. В Льговском районе ЦЧО по инициативе местных партработников была образована коммуна «1 Мая», среди ее «учредителей» были также агрономы, студенты сельскохозяйственной Тимирязевской академии и лектор школы ОГПУ. Дополнили состав коммуны «ряд кулацких хозяйств». Новоиспеченный колхоз противопоставил себя вопреки всем установкам местной бедноте, организовавшейся в ТОЗ (товарищество по совместной обработке земли). До осени 1929 г. коммунарам удавалось получать льготы и избегать налогообложения. Общая сумма налога на всех членов коммуны в случае их индивидуального обложения составляла бы 2701,17 руб., из которой только зажиточная ее часть должна была бы уплатить 1647,59 руб., коммуна же уплатила налог в размере 400 руб. За фасадом коллективизации скрывалось не только поч^рт семикратное сокращение налога, за год грамотные колхозники заняли государственных кредитов на 32 661 руб., превратив их в недвижимость⁵².

Таким образом, большинство колхозов Центрального Черноземья накануне коллективизации мало походило на «островки социализма» в деревне. Их опыт кооперации не имел ничего общего со «школой коллективизации», готовящей деревню к социалистическому типу хозяйства, непонятному крестьянскому сознанию. Опыт колхозов 1920-х гг. был связан с попыткой адаптироваться, приспособиться к новым политическим и экономическим условиям, «правилам игры», установленным советской властью. Состояние колхозов, в особенности коммун региона в конце нэпа не позволяло связывать с ними большие надежды на преобразование деревни. Власти потребовался другой способ «популяризации» колхозной практики. Колхозы 1920-х были побочной ветвью социалистического эксперимента в деревне.

Автор - Гончарова Ирина Валентиновна, кандидат исторических наук (Орловский государственный университет).

---

¹ Аграрная политика Советской власти (1917—1918): Документы и материалы. М., 1954. С. 478.
² Там же. С. 477, 488-489.
³ «Беднота». 1918. 15 декабря.
⁴ Там же. 1919. 14 января.
⁵ Государственный архив Российской Федерации (далее — ГА РФ). Ф. 5466. Оп. 1. Д. 317. Л. 18.
⁶ Российский государственный архив экономики (далее — РГАЭ). Ф. 478. Оп. 5. Д. 985. Л. 2.
⁷ Там же.
⁸ Государственный архив Орловской области (далее — ГАОО). Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1505. Л. 24.
⁹ Голос трудового крестьянства. 1918 г. 16 ноября.
¹⁰ Кабанов В.В. Крестьянская община и кооперация России XX века. М., 1997. С. 76.
¹¹ Данилов В.П. Изучение истории крестьянства // Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС. История СССР. М., 1962.
¹² РГАЭ. Ф. 478. Оп. 5. Д. 2000. Л. 140.
¹³ Там же. Л. 142.
¹⁴ Кабанов В.В. Указ. соч. С. 76.
¹⁵ ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1557. Л. 12.
¹⁶ Там же. Д. 1305. Л. 73.
¹⁷ Там же. Л. 74.
¹⁸ Орловская правда. 1923. 2 сентября. № 197.
¹⁹ ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1127. Л. 64. Протокол заседания Деревенской комиссии при губкоме. 2 июля 1925 г.
²⁰ Там же. Д. 1305. Л. 91.
²¹ Орловская правда. 1923. 14 июля. № 156.
²² Там же.
²³ Тотомианц В. Кооперация в России. Прага, 1922. С. 169.
²⁴ ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1127. Л. 71. Анкета обследования Луначарской сельскохозяйственной артели.
²⁵ Там же. Д. 1879. Л. 17.
²⁶ «Правда». 1922. 21 мая. № 112.
²⁷ ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1246. Л. 1-2.
²⁸ РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 462. Л. 67.
²⁹ ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 1305. Л. 99.
³⁰ Там же. Л. 91.
³¹ Там же. Л. 82.
³² Там же. Л. 97.
³³ Там же. Л. 95.
³⁴ Там же. Л. 85.
³⁵ Там же. Л. 94.
³⁶ Там же. Д. 2037. Л. 9.
³⁷ Орловская правда. 1923. 12 октября. С. 3.
³⁸ Яковлев Я. Деревня как она есть. М., 1924. С. 128.
³⁹ РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 2 Д. 34.
⁴⁰ ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 2044. Л. 66.
⁴¹ «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину стране (1922-1934 гг.). М„ 2002. Т. 6. С. 245.
⁴² ГАОО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 2044. Л. 43.
⁴³ Там же. Д. 2037. Л. 32.
⁴⁴ Там же. Д. 1948. Л. 12.
⁴⁵ Там же. Д. 2044. Л. 55.
⁴⁶ Там же.
⁴⁷ Там же. Д. 2037. Л. 72.
⁴⁸ Там же. Л. 15.
⁴⁹ Там же. Ф. П-48. Оп. 1. Д. 8. Л. 21, 38, 40.
⁵⁰ Там же. Д. 218. Л. 21.
⁵¹ РГАЭ. Ф. 7446. Оп. 2. Д. 109.
⁵² Там же.

* Центрально-черноземная область — административно-территориальная единица РСФСР, образованная в 1928 г. В ее состав вошли территории бывших Воронежской, Курской, Орловской и Тамбовской губерний, а также Раненбургский уезд Рязанской губернии и два уезда Тульской губернии — Волынский и Шиловский.Рак излечим, если вовремя его диагностировать и обратиться к квалифицированным врачам. Клиника "Лисод", расположенная в Киевской области, предлагает лечение рака по мировым стандартам. На постоянной основе в Лисод работают зарубежные специалисты из ведущих медицинских клиник Израиля, подробнее читайте об этом на сайте клиники www.lissod.com.ua. Каждого человека, нуждающегося в консультации, ждет вдумчивый профессиональный подход к его проблеме, внимательное и уважительное отношение. В клинике проводятся все виды диагностики рака с помощью современного оборудования.

Просмотров: 9854

Источник: Экономическая история. Ежегодник 2008. М.: Росспэн, 2009. С. 221 - 237

statehistory.ru в ЖЖ: